Мне повезло - [11]

Понадобилось время, терпение и мягкость Дзурлини, чтобы я наконец справилась с ролью и сыграла ее на одном дыхании. На экране эта сцена длится семь минут — на протяжении семи минут я рассказываю, ем, смеюсь, плачу. Говорят, что это самая удачная сцена фильма. Дзурлини ничего не знал ни обо мне, ни о моей жизни, но понял все, увидев, как я сыграла эту сцену.

Думаю, что жизнь, моя жизнь больше помогла мне в моей актерской работе, чем те несколько месяцев занятий в Экспериментальном центре, который я стала посещать сразу по возвращении в Италию. Это было в 1957 году, после поездки на Венецианский фестиваль. Первыми надоумили меня сотрудники «Униталиа-фильм»: «Попробуй, а вдруг у тебя есть качества, необходимые для такой работы…» Я упиралась: «Не хочу быть актрисой, хочу быть учительницей». Но потом сдалась: после своеобразного вступительного экзамена я стала учащейся Экспериментального центра в Чинечитта.

Помню, среди экзаменаторов был и Орацио Коста. Этот экзамен был довольно необычным. Меня попросили что-нибудь прочитать. Я отказалась. Мне сказали: «Простите, вы пришли сюда, чтобы поступить в Центр, но не желаете говорить… Тут какое-то противоречие…» Я не отреагировала и продолжала молчать. Члены экзаменационной комиссии начали о чем-то перешептываться. Слышу: «Наверное, в ее жилах течет арабская кровь». По-итальянски я тогда еще не говорила, но понимать понимала, так как на итальянском говорила моя бабушка. В общем, я все поняла и смертельно обиделась. Сказала по-французски что-то оскорбительное, что именно — уже не помню, встала и вышла, хлопнув дверью. В результате из тысяч абитуриентов я оказалась третьей или четвертой в списке принятых — «за темперамент и фотогеничность».

Чтобы посещать курсы Экспериментального центра, мне приходилось каждый день ездить в Чинечитта на автобусе из Монтеротондо, где меня приютила одна из сестер матери. Это длилось три месяца — с октября по декабрь. Ничего особенного там не происходило: я не разговаривала, всегда держалась в сторонке, и было очевидно, что по характеру я совершенно не подхожу к специальности, к которой меня готовят. Зато сразу же обнаружилась моя необыкновенная фотогеничность: все слушатели режиссерского факультета стали выбирать меня для своих учебных картин, и все приходившие в Центр фотографы желали снимать только меня. Наступил декабрь. Я хотела вернуться в свою страну, в свой город, к себе домой, в Африку. Рим казался мне сумасшедшим домом, где говорят слишком много и слишком громко. И потом, в Риме было ужасно холодно. Мне, приехавшей из Африки, этот город казался Северным полюсом еще и потому, что одеваться я продолжала как в Тунисе — только в хлопчатобумажные платья, из-за чего схватила страшный бронхит.

Я сказала директору, что хочу бросить курсы, уехать, и, возможно, навсегда. Но он не собирался меня отпускать: говорил о моей фотогеничности, о том, что у меня есть в кино будущее, заметил, что мной заинтересовались такие продюсеры, как Кристальди и Де Лаурентис. Но я ничего не желала слушать и собиралась в дорогу.

В аэропорту я встретила очень известного журналиста Доменико Мекколи. Результатом этой встречи стал большой репортаж с фотографией на всю обложку в рождественском номере еженедельника «Эпока». Меня там изобразили как персонаж рождественских сказок — этакую Золушку, отвергающую принца.

Не скрою, прочитанный материал произвел на меня сильное впечатление. И все-таки я не могла решиться…

В общем, чем упорнее я говорила «нет», тем больше оказывалась нужна кино. Еще когда я посещала курсы Экспериментального центра и ездила взад-вперед на автобусе, за мной как-то поехал на машине занимавший в то время очень солидное положение в «Видес» Пьетро Нотарианни, чудесный, высококультурный человек, редкой интеллигентности и душевности. Он хотел поговорить со мной от имени компании, сделать какие-то предложения. Но я даже не удостоила его ответом…

Впоследствии, перебирая в памяти всю свою жизнь и историю своей карьеры, я поняла одно: в кино я оказалась потому, что упорно отворачивалась от него. Я знала прекрасных людей, мужчин и женщин, которые отдали бы все, лишь бы ступить на киностезю, причем людей совсем не бесталанных, но у них ничего не получилось — не получилось потому, что они слишком этого хотели.

А мужчины как ни в чем не бывало продолжали подкатываться ко мне. Помню, один очень известный продюсер позвал меня к себе в кабинет, чтобы поговорить о новом фильме. Он запер дверь и попытался буквально вскочить на меня. Я дала ему хорошего пинка в самое чувствительное у мужчин место и ушла. Разумеется, в том фильме я не снималась, как не снималась в нем и Моника Витти, которую пригласили на съемки вместе со мной.

Желание мужчин… Кто знает, действительно ли это желание или просто жажда победы… Целая жизнь — и трагедия, и комедия — проходит в противостоянии этой жажде. Лично мне, возможно, потому, что начало у меня было таким опаленным, это приносило лишь одну горечь, сделало меня недоверчивой, даже жестокой. Их желание вынуждало меня из-за недоверия, ярости и боли отвергать даже невинные комплименты, вызывавшие у меня просто физическое отвращение…