Млечный Путь - [174]

— Ищи батьку. А я вернусь.

А видел он ее в последний раз, когда на той же площади, на которую выходил их дом, мать стояла на возвышении, на виду у людей, и глаза ее беспокойно обшаривали все вокруг. Детским сердцем он угадал, что это его она ищет в последнюю свою минуту. Однако у него хватило ума не показаться ей, не добавить яду в горестную чашу. Он присел, и сердце его облилось холодом: в последний момент заметил, как ветер трепал распущенные материны волосы. Когда он поднялся с земли и открыл глаза, все было кончено: мать висела на лестнице, на которой физкультурники проделывали свои упражнения. Кое-кто обратил внимание: тогда же, в единую минуту, у Коли Сущевича обозначилась и резко пролегла над левым глазом дугообразная морщина. Казалось, она не на детском, а на старческом лбу. Война длилась, шло время, а морщина не исчезала. Она только распрямилась и сделалась глубже. Это уже навек. Она придала Колиному лицу новое, необычное выражение: вроде бы это не мальчишка-подросток, а взрослый человек, из-за какой-то болезни остановившийся в росте и старевший с годами. Но нельзя сказать, чтобы на его лице не сглаживались время от времени следы преждевременной взрослости. Детство брало свое. И в душе его шла непрестанная борьба этой самой взрослости с тем, что свойственно детству. Верх стало брать детское. Оно хотело заполучить все радости мира. Коля научился радоваться тому, что не давало радости прежде. Он полюбил сидеть вечером на скамейке под окнами опустевшего дома, в котором получил первые впечатления от жизни. Не верилось, что в доме запустение, и ветер свищет через выбитые окна, и пауки позаплели паутиной углы, и воробьи хозяйничают без всякого удержу. Не может быть, чтобы туда не вошел однажды отец. Не век же не будет о нем ни слуху ни духу. Где-то же он есть, думает где-то о доме, о том, что было раньше, и о нем, о своем Коле. Надежда, что отец вернется, росла, крепла, она и спасла Колино детство, не дала взять над ним волю взрослости. Он жил один, ночевал где придется, ел что придется, ловил всякие слухи и как-то раз пошел за десять километров, чтобы увидеть перебитых на шоссе немцев. Борясь со страхом, во власти неодолимого любопытства, он выглянул из придорожного рва и увидел сваленные в кучу, разбитые грузовики и немцев — их разорванные, искромсанные тела валялись, внушая омерзение, среди зеленых зарослей в сиянии ясного дня. Коля Сущевич, уже не таясь и не скрываясь, пошел дальше по шоссе и, пройдя еще километров десять, увидел в придорожном шиповнике человека в сапогах и без шапки. Только это и отметил про себя Коля.. А что он был за человек и как выглядел в целом — это уже позже дошло до сознания. А тогда человек оглушил Колю неожиданным приказом:

— Стой! Давай-ка сюда! Издалека идешь?

— Из района.

— Ого! Немцев где-нибудь видел?

— Нет, нигде.

— А в районе?

— Там их тоже нет. Одни полицаи.

— Чей ты?

— Я Сущевич.

— Где же твой отец?

— Не знаю.

— А кто знает? Может, в армии?

— В армии.

— А может, нет?

— Может.

— Так где же он?

— Не знаю.

— И слуху не подает?

— Не подает.

— Зачем ты хитришь? Мал еще, чтоб хитрить. А когда мать повесили, он и тогда не дал о себе знать?

— Не дал.

— Неправда!

— Правда.

— Не может быть. Твоего отца видели на прошлой неделе в Барцевском лесу. Его и еще каких-то двоих…

Что тут сделалось с Колей! Бурная радость, огромная, как мир, овладела им, куда девалась тоска, не отпускавшая с тех пор, как увидел мать на виселице. Жить без надежды — хуже смерти. У Коли Сущевича теперь была надежда. Он найдет отца. Отец придет к нему. Отец где-то неподалеку. Коля лег рядом с человеком в шиповнике. Уже и день стал клониться к вечеру, а ему все не хотелось уходить. Еще бы! То, что он мечтает о встрече с отцом, не может быть безразлично этому человеку. Так спасалась от одиночества Колина душа. Тени от деревьев начали удлиняться, когда человек вдруг поднял голову и прислушался. Он сказал Коле:

— Выгляни на дорогу и посчитай машины — сколько их там?

— Две, — ответил Коля, всматриваясь вдаль.

— Ложись скорей рядом и не двигайся!

Два грузовика с немцами проехали, а они лежали еще добрый час. Когда начало смеркаться, человек встал.

— Так где же ты живешь?

— Нигде, — ответил Коля.

Сердце его заходилось от радости. У него теперь была цель — дождаться встречи с отцом, и надежда, страстная, захватывающая, согревала его.

Человек впустую прождал весь день: немцы ездили большими группами и ни одного терпеливый снайпер за день не подстрелил. Он уходил от шоссе молча, и так же молча Коля шел рядом с ним. Это было еще в первые месяцы войны. Прошел год, начался второй, а все та же надежда, то же ожидание спасали и грели Колину душу. Он уже исходил всю округу и привык уже видеть, как тут или там кончается от пули немец. И все же не унималась горечь: ничто-ничто не могло выжечь из сердца и памяти тот миг, когда ветер трепал распущенные мамины волосы.

Самая малая душа способна вместить в себя величайшую в мире радость. Он жаждал счастья все больше. Он упивался радостью, бросая гранаты под немецкие машины, но целиться в мотоциклистов и долго вести огонь не мог: винтовка была для него еще тяжеловата. Он легко проползал под колючей проволокой, мог подрыться под стену овина и пролезть в него или выбраться наружу. Он мог притвориться глухим пастушком, голодным сиротой-побирушкой, любопытным мальчишкой-глупышом, беззаботным хохотуном, охотником до того, что плохо лежит. Он мог подобраться к немецкому штабу, к часовому на мосту, к солдатам на привале, сосчитать танки и солдат, попросить у немца закурить, чтобы отвести от себя подозрения. Он мог разведать за сутки обширную местность, взять на примету каждый след на росной траве, где-нибудь переночевать вместе с немцами, до срока возвратиться в отряд и выслушать похвалу или благодарность командира. Так шли месяц за месяцем, и его светлая надежда все больше и больше сливалась с течением дней, полных забот и дел. И это было его спасением. Он жил полной жизнью. Морщина над левым глазом хотя и не сгладилась, но уже не придавала лицу того прежнего, старческого выражения. Ее словно стерло и затушевало нечто иное, что шло из души и отражалось, на лице.