Мистицизм и его природа - [6]

(души)" [XXIII]. Но здесь указаны не все черты экстаза. Плотин часто возвращается к изображению этого состояния. Только на основании всех этих описаний можно восстановить полную картину экстаза. Однако и в этом случае невозможно точно указать, в каком порядке сменяют друг друга различные моменты этого состояния. Нужно думать, что эти моменты сменяют друг друга не всегда в одном и том же порядке. Тем не менее, сопоставляя описания Плотина с изображением экстаза у других мистиков, в частности, с восемью "отрешениями" буддийской дьяны, где отдельные ступени высшего созерцания расположены в строгой психологической преемственности [XXIV], мы можем, не погрешая грубо против психологической правды, расположить эти моменты в нижеследующем порядке. Заметим, что этот порядок будет в то же время и тем, так сказать, идеальным порядком, какого, – с точки зрения системы Плотина, – должен держаться мистик, чтобы тем вернее осуществить конечную цель возвращения в недра Единого. По долгом упражнении в "теоретической деятельности" душа вступает, наконец, в особую область, область непосредственного богообщения. Она уже не познаёт более Бога и не созерцает Его; она непосредственно прикасается к Нему, ощущает Его, обладает Им. Между созерцающим и созерцаемым более нет различия: они совпадают, как центры двух концентрических кругов. Душа видит Бога, но видит, собственно говоря, не видя. Она обнимает Его всем своим существом. "Бог не является более пред глазами созерцающего Его, но проникает его душу и наполняет её всецело" [XXV]. Одним из непосредственных проявлений Божества в душе человека является озарение души "божественным светом", "который исходит от Бога и есть сам Бог (το φως παρ' αυτου (т. е. Θεου) χαι αυτός)" [XXVI]. Бог присутствует в душе, "когда, как другой бог, освещает жилище того, кто Его призывает; ибо оно – темно, если Бог не озаряет его" [XXVII]. Озарённая и преисполненная сиянием этого "умного света" (φωτος νοητου), душа сама становится световидной, подобной огню. В этом состоянии она созерцает себя, "как чистый, тонкий, лёгкий свет" [XXVIII]. Созерцание этого света, в связи, конечно, с непосредственным ощущением внутри себя Божества, наполняет душу неизреченным блаженством. Это блаженство человек не может променять ни на какое благо этого мира. Это – какое-то "пиршество" души, на котором она до самозабвения упивается божественным нектаром [XXIX]. Некоторым слабым намёком на это блаженство могут служить безумие опьянения и восторги любви [XXX]. При наслаждении этим блаженством "все вещи, которые восхищали душу прежде, – начальство, власть, богатство, красота, знание, – кажутся теперь достойными презрения" [XXXI]. Постепенно упрощаясь и объединяясь, душа, наконец, достигает состояния полной неподвижности (σπάσις), полной неизменности, и сама становится этой неизменностью. Как результат этой неподвижности, в ней водворяется чувство глубокого и ничем не возмутимого покоя (ανάπυσις) [XXXII]. Теперь душа прикасается к Единому особого рода молчаливым прикосновением (εν ησύχω τη προς εκεινο επαφη) [XXXIII]. Но и здесь не конец парению человеческого духа, задавшегося целью выйти из себя и слиться с первоначальной сущностью бытия. Если душа хочет во всём стать тождественной с бескачественным Единым, который выше мышления, выше жизни, выше сущности, выше бытия, то она должна отказаться безусловно от всех форм сознательно-феноменальной жизни. Доселе в ней было ещё сознание покоя. Но сознание – тоже одна из форм конечного и ограниченного бытия и тот, кто хочет выйти за пределы этих границ, тот должен отрешиться и от сознания как последней формы качественно-определённого бытия. И действительно, на последней ступени своего "возвращения" душа, – как даёт понять Плотин, – достигает и этой цели. Здесь она отрешается не только от зла, но даже и добра[XXXIV], возвышается над красотой и переступает за пределы добродетели[XXXV]. Теперь она перестаёт быть сама собой, перестаёт быть даже сущностью; она более ни мышление, ни жизнь, ни сознание, ни душа, ни самость; она – выше жизни, выше сознания, выше сущности [XXXVI]. "В этом состоянии душа не чувствует более своего тела; она не чувствует, – живёт ли она, человек ли она, сущность ли она, нечто универсальное (παν), или что-либо другое в мире" [XXXVII]. Теперь она окончательно сливается с Первоединым, делается тождественным с ним, т. е. достигает полного обожения (θείωσις), "становится Богом, или, лучше, она есть Бог ('Οραν δή εστιν… εαυτόν… θεον γεγόμενον, μαλλον δε όντα)" [XXXVIII]. Таким образом, в своём конечном моменте экстаз, по Плотину, есть отречение человека от сознания и самосознания, отречение от своего "я" как определённой индивидуальности. При этом та высшая простота (απλωσις), которой достигает на этой ступени душа, рассматривается как синоним её обожения.

Неоплатоническая этика является типичной для мистицизма. В ней мы находим черты, которые роднят между собой мистиков всех времён и стран. Эти черты суть отрицательное отношение к практической деятельности, тяготение к созерцанию, экстаз. Меняются наименования этих ступеней жизни, варьируется теоретическое обоснование этики, но основная линия поведения и его тенденция остаются одними и теми же, без всякого изменения.