Мистер Вертиго - [22]

~~~

Через три дня мы попрощались с миссис Виттерспун, помахав с кухонного порога вслед ее изумрудно-зеленому «крайслеру». Наступил 1927 год, и всю его первую половину я работал с диким упорством, постепенно, еженедельно, понемногу продвигаясь вперед. Мастер ясно сказал, что уметь подниматься в воздух это всего лишь начало. Приятное достижение, только им одним не удивишь. Способностью левитировать обладает масса народу, левитаторов полно даже в «белых», так называемых цивилизованных, странах Европы и Северной Америки, не говоря об индийских факирах и тибетских монахах. В одной только Венгрии и только в начале века их было пятеро, сказал мастер, причем трое в его родном Будапеште. Само по себе это искусство удивительно, однако публике быстро надоедает, когда кто-то просто висит над полом, так что на этом далеко не уедешь. Левитация дискредитирована всякими жуликами и шарлатанами, которые напустят на сцену дыму, чтобы не было видно зеркал, и срывают дешевый успех, а уж номер с «летящей» девицей, какой-нибудь коровой в блестящем трико, способен показать любой, самый убогий, самый безмозглый маг из ярмарочного балагана — в обруче чего ж не взлететь хоть на высоту роста, а туда же: «Посмотрите, никаких веревок!» Без таких номеров теперь не обходится ни одна программа, а настоящие левитаторы оказались не у дел. Трюкачество распространилось настолько, что все привыкли, и теперь, когда публика видит что-нибудь настоящее, она и слышать об этом не хочет, предпочитая свои фальшивки.

— Но интерес к себе вызвать можно, — сказал мастер. — Есть две техники — овладения каждой из них достаточно, чтобы обеспечить нам хорошую жизнь, но если их объединить, свести в один номер, успех будет такой, что трудно даже себе представить. У банков нет таких денег, какие мы заработаем.

— Две техники, — сказал я. — Это чего, опять ступень, или вроде бы мы их прошли?

— Все тридцать три учебные ступени мы прошли. Тебе известно все, что было известно мне в твоем возрасте, и сейчас мы вступаем на новую территорию — на материк, где еще не бывала нога человека. Я могу помочь тебе здесь советом, могу направить и, если ты вдруг свернешь не в ту сторону, предупредить, но дорогу тебе придется отныне искать самому. Мы пришли к перепутью, где все зависит от тебя.

— Что за техники? Расскажите хоть в двух словах, а там поглядим чего как.

— В двух словах это «вверх и вперед». «Вверх» — ты просто поднимаешься в воздух. Но не на пять дюймов, а на три, на пять, двадцать футов. Чем выше, тем номер зрелищней. Три фута — замечательно, однако зрители останутся равнодушны. На высоте в три фута ты будешь чуть-чуть выше уровня глаз взрослого человека, а этим толпу не зацепишь. На пяти футах ты окажешься выше голов, а значит, заставишь головы подняться, посмотреть вверх и, следовательно, отчасти добьешься того, что нам нужно. На десяти эффект будет потрясающий. А на двадцати… на двадцати ты будешь, где ангелы, Уолт, будешь чудом, видением, и в сердце каждого, кто на тебя смотрит — мужчины, женщины или ребенка, — вольются свет и сияющая прекрасная радость.

— От ваших слов, мастер, мурашки бегают. Вас послушаешь, и внутри будто все звенит.

— Подъем лишь половина дела, сынок. Не спеши, поговорим о движении, о том, что такое «вперед». Иными словами, о передвижении в воздухе. Вперед, назад — как получится, — в обе стороны лучше, чем в одну. Не имеет значения, с какой скоростью, важна общая длительность номера, в ней самая суть. Представь себе, что ты походил по воздуху десять секунд. Зрители ахнут. На тебя будут показывать пальцами, глазам не поверят, однако чудо исчезнет прежде, чем мозг зрителей успеет осознать, что произошло. А теперь представь себе то же самое, только увеличь длительность до тридцати секунд или минуты. Сильней, правда? Душа встрепенулась, кровь заиграла. А теперь представь, как ты, легкий, свободный, выписываешь восьмерки, каскады пируэтов, пять минут, десять — скользишь над зелеными лужайками Поло-Граундз, и на тебя снизу смотрят пятьдесят тысяч нью-йоркских жителей. Попытайся это себе представить, Уолт, и поймешь, о чем я мечтал все эти месяцы и эти годы.

— Эх, мастер Иегуда, мне так не суметь.

— Погоди, Уолт, погоди секунду. Просто так — интереса ради — просто попробуй себе представить, что тебе вдруг невероятно повезло: ты все же освоил обе техники и соединил их в один номер.

— «Вверх» и «вперед» одновременно?

— Вот именно, Уолт. «Вверх» и «вперед» одновременно. Что тогда было бы?

— Тогда бы я летал, а то нет? Летал бы, как птица.

— Не как птица, мой юный друг. Как бог. Ты был бы чудом, ангелом, святым. Люди молились бы на тебя и называли великим до тех пор, пока стоит мир.

Почти всю зиму я работал в сарае один. Конечно, коровы и лошадь никуда не делись, но борьба с гравитацией их не интересовала, и они следили за мной тупо и равнодушно. Мастер то и дело заглядывал, смотрел, как идет работа, подбадривал словом-другим, но по делу говорил редко. Тяжелее всего мне пришлось в январе, когда я начал топтаться на месте. К тому времени я научился подниматься в воздух с той же легкостью, что дышать, однако застрял на своих жалких шести дюймах, а о том, чтобы двинуться вперед, назад или пусть хоть вбок, речи быть не могло. Не то чтобы я совсем не понимал, как это сделать, но понимал неправильно, и потому сколько ни бился, сколько ни пытался убедить тело слушаться, ничего не выходило. Мастер помочь здесь не мог.