Мистер Пип - [31]

Отец Гилберта выглядел как человек, который внезапно осознал свою ответственность. Он был опытным рыбаком, который знал, где нужно закинуть сети, и где можно ночью поймать рыбу. У него было врожденное умение чувствовать рыбу. Он знал рыбу лучше, чем она знала саму себя, что было прекрасно, так как ночь была единственным временем, когда он мог рискнуть порыбачить. Если бы патруль краснокожих заметил лодку, они бы сразу открыли огонь. Мы знали это, потому что слышали, что такие случаи происходили выше по побережью.

Через два дня тление прекратилось, и мы увидели, что ничего не осталось. Скоро уже можно было услышать удары мачете. Люди сходили в джунгли и вернулись. Они несли молодые листья и ободранные длинные ветки. Двое мужчин вместе тащили тяжелое бревно.

За неделю мы построили новые дома. Они были не так хороши как старые. Не было резных балок и деревянных полов. Но это было лучшее, что мы могли сделать, с учетом того, что у нас было. Мы стянули и соединили их вместе. Всем доводилось видеть, как птицы строят гнезда, вот и мы так же.

Помещение школы было одним из двух сохранившихся зданий. Это было странно. Мама решила, что это потому, что школа была собственностью властей. Краснокожим не было смысла ее разрушать. Это как будто разрушить частицу Морсби. Вторым был дом мистера Уоттса. И снова моей матери казалось, что она знает причину, она говорила: потому что он белый. Краснокожие не будут делать ничего того, что не понравится белым. Порт Морсби зависел от помощи из Австралии, которая оказывалась по разному: учителя, миссионеры, рыбные консервы и вертолеты, с которых повстанцев сбрасывали в море.

На этот раз никто не бросился поджигать дом мистера Уоттса. Людям было известно, что у Грейс лихорадка, но дело было не в этом. Думаю, они поняли еще в первый раз, после того, как бросили вещи мистера Уоттса в огонь, что это не принесет им никакого облегчения.

Возможно, это объясняло и то, почему никто не запретил своим детям ходить в класс мистера Уоттса.

Но кое-что изменилось. В нашем классе осталось не более половины учеников. Некоторые из старших мальчиков сбежали к повстанцам. И одна девочка, Женевьева, которую, наверно меньше всех интересовали школа и «Большие надежды», ушла вместе с братьями и сестрами к родственникам в деревню в горах.

Глава пятнадцатая

Мистер Уоттс начал с того, что поблагодарил нас за то, что мы пришли. Он был не уверен, что придет сам. Миссис Уоттс была очень больна. Но вот он здесь, и мы здесь, совсем как в старые добрые времена, как он бы выразился. Однако, то, что мы потеряли, и то, что забрали у мистера Уоттса и его жены, встало между нами, хоть и не в значительных, но заметных мелочах. Теперь мы предпочитали отводить глаза в сторону, а не встречаться взглядом с мистером Уоттсом. И он в задумчивости не отрывал глаз от дальних углов комнаты. Мы тайком подсматривали за его руками. Мы приготовились выслушать любую трагическую речь — просто следовать за его голосом.

— Все мы потеряли наше имущество, а многие из нас и дома, — сказал он. — Но эти потери, какими ужасными бы они не казались, напоминают нам о том, чего ни у кого нельзя отнять. Это наш разум и наши фантазии.

Дэниел поднял руку.

— Да, Дэниел?

— Где наши фантазии?

— Там, Дэниел.

Мы все повернулись посмотреть, на что мистер Уоттс указывает за дверью.

— Здесь.

Мы мотнули головами назад, чтобы увидеть, как он легко постукивает себя по макушке.

— Закрой глаза, — сказал он Дэниелу, — и тем голосом, который можешь слышать только ты, произнеси свое имя. Скажи его только себе.

Я перешла на вторую парту за Дэниелом, так что могла видеть, как шевелились его щеки, когда он произносил свое имя.

— У тебя получилось, Дэниел?

— Да, мистер Уоттс, получилось.

— Давайте попробуем все вместе, — сказал мистер Уоттс.

— Закройте глаза и беззвучно произнесите свое имя.

Звучание моего имени позволило мне заглянуть далеко вглубь моего сознания. Мне уже было известно, что слова могут открыть для меня новый мир, но я еще не знала, что властью всего одного слова, произнесенного про себя, я могу оказаться в комнате, о которой больше никто не знает. Матильда. Матильда. Матильда. Я повторяла это снова и снова. Я произносила его на все лады, играя со словом то так, то эдак, и одновременно расширяя границы комнаты. Ма тиль да.

— И еще, — сказал мистер Уоттс, — никто за всю вашу короткую жизнь не обладал тем же голосом, которым вы произнесли свое имя. Он ваш. Ваш особый дар, который никто не в силах у вас отобрать. При его помощи наш друг и коллега мистер Диккенс и создавал свои истории.

Мистер Уоттс остановился посмотреть на нас, проверяя, не излагает ли он все слишком быстро, и поняли ли мы то, что он сказал.

Я кивнула в ответ и мистер Уоттс продолжил.

— Когда в 1860 г. мистер Дикккенс сел писать «Большие надежды», первое, что он сделал, это освободил место для голоса Пипа. Мы сделали то же самое. Мы нашли в себе то место, где наш голос звучит чисто и свободно. Мистер Диккенс закрыл глаза и подождал, пока не услышал первую строчку.

Мистер Уоттс зажмурился, и мы ждали. Наверное, он подумал, что может нас таким образом испытать, потому что он резко распахнул ресницы и спросил, помнит ли кто-то из нас первую строчку. Никто не помнил. И он вспомнил для нас. И когда он зажмурился во второй раз, то прочитал на память строку, которая сейчас для меня значит не меньше, чем собственное имя. Я унесу с собой в могилу слова, которые мистер Уоттс прочитал нам, детям: