Мистер Пип - [30]

Он сказал нам, что ему нужны еда и медикаменты. Отец Мейбл поднял руку, чтобы говорить от нашего имени.

— У нас нет медикаментов, — сказал он. Это было правдой. И это было плохо. Очень плохо. Костер явно выветрился из памяти офицера, потому что теперь мы увидели по его больному лицу, что он вспомнил, почему у нас нет медикаментов.

Он повернул голову назад и уставился в голубое небо. У него не было причин злиться на нас. Отец Мейбл ответил вежливо и никак не упомянул костер. Однако эта новость разочаровала офицера. Он устал быть тем, кем он являлся: устал от службы, устал от этого острова, от нас и от той ответственности, которую нес.

Один из его людей принес ему ананас. Возможно, чтобы порадовать его. Солдат нес его в обеих руках как подношение. Офицер одобрительно кивнул, но отложил ананас в сторону. Когда он поднял на нас воспаленные от лихорадки глаза, мы поняли, что последует дальше.

— Когда мы были здесь в прошлый раз, вы спрятали одного из вас. Вы видели, к чему привела ваша глупость. Я решил дать вам время передумать. Поэтому мы ушли. Чтобы дать вам время поразмыслить. Теперь мы снова здесь и требуем ответа.

Моя мама закрыла глаза, и на этот раз я последовала ее примеру. Так что я только слышала, что происходило дальше.

— Должен всех вас предупредить, — услышала я слова офицера, — я уже не столь терпелив, как в прошлый раз.

Повисла пауза. По мере того, как она росла, я все больше ощущала жар полуденного солнца. Я услышала радостное карканье ворона. Затем краснокожий сказал:

— Приведите мне того человека, Пипа.

Были люди, которые могли ему ответить. Во-первых, мистер Уоттс, будь он здесь. Солдаты, наверное, забыли, где искать его дом. Или они решили не делать этого. Я знала, что Грейс слегла с лихорадкой и понимала, что мистер Уоттс изо всех сил ухаживал за ней.

Другим человеком, который мог спасти нас, была моя мама. Но она не могла отдать книгу. Не после костра, который случился из-за того, что она не отдала книгу в первый раз. Она не могла этого сделать, как и я не могла предать ее и направить солдат к спальной циновке моего отца.

В таких обстоятельствах молчать посреди большого количества людей — не самое приятное занятие. Чувство вины постепенно охватывало всех, даже тех, кому не за что было винить себя. Многие затаили дыхание. Или, как мне рассказали позже, многие поступили так же как и мы с мамой и закрыли глаза. Мы зажмурились, желая исчезнуть.

Помню, как слышала ласковый плеск волн на берегу. Никогда мне еще не приходило в голову, что океан может быть настолько бесполезен.

— Отлично, сказал офицер без энтузиазма. Можно было легко представить, что он предпочел бы этого не говорить. Можно было также легко представить, что мы заставляем его поступить так, не оставляя ему иного выбора. Что это мы виноваты в том, что произойдет.

То же самое можно было сказать и о солдатах. Они собрались поджигать наши дома с должной серьезностью. Никаких диких криков восторга. Они не сняли с себя патронташи. Но это было не то, чего можно было ждать. Нет. Они попросили нас самим сжечь свои дома. Солдаты плескали керосином в дверные проемы. А затем отходили назад, чтобы хозяин дома сам бросал в дверь горящий факел. Моя мама сделала это, зная что экземпляр «Больших надежд» мистера Уоттса будет утрачен навсегда.

Когда мы смотрели, как пламя уничтожает наши дома, мы будто прощались с частью нашей жизни. Нам не хватало своего места. Раньше мы не осознавали этого. Теперь часть из нас поняла, что нам пытался объяснить мистер Уоттс. Люди закрывали глаза и пытались вызвать в памяти запахи готовящейся еды, старые ароматы, разговоры, возможно споры, а еще важные решения, праздники — все, что происходило под этими крышами. Некоторые из наших соседей говорили о полном спокойствии. Вещи, которые помнишь, можно найти и в другом месте. Спокойствие есть и в море, и под высокими деревьями, но я не думаю, что они осознавали эту сторону спокойствия, пока их дома не разрушили.

В первом костре люди потеряли подарки и любимые вещи. Мяч. Счастливый крючок. Я — кроссовки, которые прислал отец. Открытки. В этот раз люди потеряли свою приватность. Где они теперь будут прятаться? Меня беспокоило то же самое.

Я обнаружила, что даже самый простой дом может стать прибежищем для фантазии или мечты. Можно позволить себе не закрывать окно. Или даже дверь. Но я осознала ценность четырех стен и крыши. Некое закрытое место, которое одновременно дает возможность сбежать.

Я переживала за мою секретную жизни с Пипом. Смогу ли я снова найти его под деревьями или на берегу? Я беспокоилась, что мир вокруг меня будет разговаривать слишком громко и слишком настойчиво требовать моего общества.

Мы спали возле дымящихся руин наших домов. Мы обнаружили, что без них жизнь кажется лишенной смысла. У нас была лишь одежда, в которой мы спали. Однако, есть вещи, которые нельзя отобрать, сжечь или расстрелять. У нас оставался воздух. У нас все еще были ручьи, полные рыбы. У нас были фрукты. У нас остались наши огороды. Нам даже оставили свиней. И каким-то чудом солдаты краснокожих не заметили лодку отца Гилберта. Она осталась на дне пересохшего ручья, куда он обычно ее затаскивал. Когда я увидела ее голубой корпус, перевернутый килем кверху, мое сердце затрепетало как пойманная рыба. Мы ухватили его сеть и рыбацкие снасти как настоящий подарок, каким они и являлись. Это были маленькие, важные победы в нашем стремлении выжить.