Мистер Пип - [20]

Мы все как один посмотрели на мистера Уоттса, чтобы понять, возразит ли он. Мы были рады видеть, что он улыбался за маминой спиной. И когда она увидела, что мы тоже улыбаемся, то разозлилась еще больше. Мне уже было стыдно за ее слова, но я также знала, что ее злость не имела прямого отношения к религиозным верованиям мистера Уоттса или их отсутствию. Что заставляло ее кровь кипеть, так это белый мальчик Пип и его место в моей жизни. Она винила в этом лично мистера Уоттса.

Если моя мама намеревалась оскорбить мистера Уоттса и разоблачить его, судя по улыбке мистера Уоттса, ей это не удалось.

— И снова, Долорес, вы дали нам пищу для размышления, — сказал он.

Мама бросила на него подозрительный взгляд. Я знала, что ей было незнакомо это выражение — «пища для размышления». Она, похоже, раздумывала, хотел ли белый оскорбить ее без ее ведома. И если так, насколько глупо она будет выглядеть перед нами, детьми?

— Я не закончила, — сказала она.

Мистер Уоттс вежливым жестом попросил ее продолжать, и я еще глубже спряталась под парту.

— Я хочу поговорить о косах, — объявила она, и к моему ужасу, ее замечания были адресованы мне.

— Матильда, еще молодой женщиной твоя бабушка носила волосы, заплетенные в косы, и косы эти были толстыми, как канаты. Косы были настолько плотными, что мы, дети, качались на них.

Кто-то из класса засмеялся, и это отвлекло мамино внимание от меня.

— Это правда. Если начинался прилив, мы держались за косу, чтобы забраться на коралл. Косы моей матери были такие длинные, что мы, дети, могли сидеть на инвалидном кресле дяди и держаться за них, пока ее огромная задница возвышалась над сиденьем велосипеда. Мы потешались над этой большой задницей. Мы выли, как собаки, обпившиеся сока джунглей.

На этот раз мистер Уоттс смеялся вместе с нами.

— Так вот, — сказала она, — эти косы нужны для того, чтобы отгонять мух и отпугивать мальчиков, которые хотят сунуть свои руки куда не следует. Девочка, которая носит косы, знает, как отличить хорошее от дурного, и она не воображала.

Бедная мама. Она потеряла нас так же быстро, как и завоевала. И она не знала, почему. Казалось, она не слышит саму себя. К моменту, когда она провозгласила свой решающий аргумент, мы сидели со сложенными на груди руками и с выражением вежливого интереса на лицах.

— Так вот, когда вы соединяете две пряди волос вместе и заплетаете их в косы, вы начитаете понимать идею партнерства… и вы понимаете, откуда Бог и дьявол знают друг друга.

Мама так жаждала донести нам, детям, все, что она знала, но она не представляла, как вложить это в наши головы. Она считала, что сможет запугиваниями заставить нас узнать то, что делала она. Заметила ли она, что как только она заговаривала о Боге или дьяволе, лица детей сникали? Мы предпочитали слушать про собак, опьяневших от сока джунглей.

Когда она ушла, мистер Уоттс знал, что делать. Он взял в руки «Большие надежды», и как только он начал читать, мы оторвали лица от крышек парт.

***

Рождество. Шел дождь, а потом выглянуло солнце, изливая свой жар на свежие лужи. Мы слушали кваканье лягушек. Я видела, как младший брат Селии, Вирджил, прошел мимо с лягушкой на палке. Раньше я попросила бы его принести и мне лягушку. Но теперь меня больше не интересовали такие вещи.

В этот день не было занятий, поэтому не было новостей о Пипе. И не было празднований. В этот день, именно в этот день, родители решили, что готовить будет слишком рискованно. Дым выдаст нас. Будто в другие дни не выдавал. И вообще, какая разница? Краснокожие знали, где мы. И знали партизаны. Это было новым именем босоногих повстанцев, что носили банданы. К этому времени почти все молодые мужчины деревни примкнули к повстанцам, так что их мы не боялись. Но по нервным и напряженным лицам родителей мы понимали, что ситуация меняется, и для нас она может измениться в любую минуту.

Мы уже не жили с той легкостью, что раньше. Наши головы оборачивались на любой внезапный звук. Когда бы я ни слышала шум вертолета, я знала, каково это, когда твое сердце останавливается вместе с дыханием.

В деревне были старики, которые знали магию. Некоторые просили их сварить зелье, которое сделает их невидимыми на случай, если придут краснокожие. Другие, как моя мама и матери других детей из класса мистера Уоттса, молились.

На дереве, под которым молились женщины, висели вверх тормашками сотни летучих мышей. Они выглядели так, словно держали между крыльями малюсенькие молитвенники. И вот во время одного такого молитвенного собрания, когда стемнело, старший брат Виктории, Сэм, шатаясь, вышел из джунглей. На нем была бандана повстанцев. Он нес в руке старую винтовку. Он был босиком, а его одежда была изорвана. Он волочил за собой раненную ногу.

Когда женщины взглянули на него, Сэм понял, что он дома, и позволил себе свалиться на землю. Одного из нас послали за мистером Уоттсом. Я задумалась, понимал ли он, в чем дело, потому что он пришел, жуя банан.

Как только он увидел Сэма, то отдал остатки банана мне, и присел возле Сэма. Он дал ему выпить из маленькой фляги (позже я узнала, что это был алкоголь), потом откинул его голову назад, всунул кусок дерева ему в рот и кивнул отцу Гилберта, что можно начинать резать. Отец Гилберта использовал рыбный нож, чтобы вытащить три пули краснокожих из ноги Сэма. Он выложил пули на траву, а мы сгрудились вокруг них и глазели так, как мы глазели на пойманную рыбу, лежащую на песке. Пули выглядели уродливыми, они были красноватого цвета.