Мистер Кон исследует "русский дух" - [18]
Но, пожалуй, сильнее всего, глубже всего и всего нагляднее противоречия, разделявшие уже в 40-х годах революционно-демократическую и либеральную тенденции в "западнической", а точнее, антифеодальной, общественной мысли, проявились в связи с переходом Белинского в "Современник" (1846–1847) и в связи с обсуждением знаменитых герценовских "Писем из Avenue Marigny" (1847–1848).
В 1846–1847 гг. осуществилась давняя мечта Белинского — уйти от Краевского и работать в своем журнале, быть полным "хозяином" его направления. Этим журналом и явился "Современник", приобретенный Панаевым и Некрасовым. Встала задача сплотить вокруг редакции всех антикрепостнически настроенных деятелей, а таковыми оставались Грановский, Кавелин, Боткин, Кудрявцев, Анненков и др. Вербовать "сотрудников и соучастников" можно было главным образом из этих людей. Так и поступил Белинский. Но если уйти от Краевского было сравнительно легко, то перетянуть с собой прежних союзников из "западнического" лагеря оказалось делом несравненно более сложным и трудным.
Многие из них были рады, воспользовавшись случаем, избавиться от "нетерпимости" "неистового Виссариона". Из года в год накапливающиеся противоречия получили возможность проявиться, так сказать, организационно. Оговоримся, что это еще не такой раскол, когда, спустя 10 лет, Тургенев и др. выйдут из "Современника". Но одно предвосхищает другое. Грановский, Кавелин, Боткин организовали своеобразный "саботаж" мероприятий новой редакции "Современника", "заговор" с целью оформления своей "независимой" линии.
А как относится в эти годы к "москвичам" Белинский? Он называет их в это время не иначе, как "наши московские друзья-враги". "Московские наши приятели поступают с нами, как враги, и губят нас… — пишет он с негодованием Боткину. — А послушать: общее дело, мысль, стремление, симпатия, мы, мы и мы: соловьями поют… Не верю я этой всеобщей любви, равно на всех простирающейся и не отличающей своих от чужих, близких от дальних ("москвичи" говорили, что они равно любят и "Отечественные записки" и "Современник". — Дет.)… Кавелин и Грановский как будто уговорились с тобою губить "Современник""[70].
Каков был результат всех этих тогда еще во многом скрытых противоречий? "Друзья-враги" — Боткин, Кавелин, Грановский, Галахов, Кудрявцев все же соглашаются на участие в "Современнике", не отказываясь в то же самое время от сотрудничества и в "Отечественных записках". В этом факте выразилось все своеобразие создавшейся ситуации, когда противоречия проявились с небывалой до тех пор остротой, но все же не привели еще к расколу, полному разрыву.
Если углубляющиеся противоречия в стане "западников" суммировались в связи с переходом Белинского в "Современник" как бы "организационно", то в связи с обсуждением герценовских "Писем из Avenue Marigny" они суммировались теоретически.
Главная линия споров проходила здесь между Боткиным, Грановским, Кавелиным, Коршем и др., восхвалявшими буржуазию, и Герценом и Белинским, резко критиковавшими ее. При этом следует подчеркнуть особую позицию Белинского, которая кратко была выражена им в следующих словах по поводу "Писем" Герцена: "…Много верного… но во многом не согласен". Он согласен с Герценом в том, что "владычество капиталистов покрыло современную Францию вечным позором", "горе государству, которое в руках капиталистов", — восклицает он. Но он, во-первых, понимает, "что буржуази — явление не случайное, а вызванное историею…", что "она имела свое великое прошедшее… оказала человечеству величайшие услуги". Во-вторых, он различает "буржуази в борьбе и буржуази торжествующую". А, в-третьих, он полагает, что "не на буржуази вообще, а на больших капиталистов надо нападать"[71].
Если Боткин восклицал "Дай бог, чтобы у нас была буржуазия", если Бакунин, усугубивший ошибку Герцена, доказывал, "что избави-де бог Россию от буржуази", то Белинский понимал, что Россия вряд ли избежит капитализма, но для него капиталистическая промышленность была "только последним злом во владычестве капитала, в его тирании над трудом". Окончательное решение вопроса он оставляет открытым, но сама его постановка гениальна: "…Я допускаю, что вопрос о bourgoisie — еще вопрос, и никто пока не решил его окончательно, да и никто не решит — решит его история, этот высший суд над людьми"
