Мистер Хайд - [46]

— Я тоже — признался Бриюэн, — очень удивился. Правда, за последнее время я отметил некоторое ухудшение его состояния. Он и раньше отличался склонностью к самоедству. Так что для его мучителей задача оказалась легкой.

Доктор Стоб пропустил посетителей вперед, указал им на кресла. Те уселись, закурили предложенные сигареты.

— Вы сказали «мучители», — проговорил Дельпоццо. — Их, значит, было несколько? Я мельком просмотрел газеты, там пишут о какой-то банде.

— Именно так, — ответил доктор Стоб. — Подробности я знаю от комиссара Маркетти, он мне все рассказал, когда сюда привезли несчастного Жантома. Он пал жертвой настоящего заговора, исходной точкой которого явилось незначительное и совершенно случайное событие. После пожара на мельнице его лечил доктор Лермье, психиатр из Мана. Этот добросовестный и аккуратный врач имел привычку записывать свои наблюдения на карточках. Их можно было держать в сейфе, но он предпочитал прятать их в тайнике прекрасного секретера в стиле «ампир». Должен уточнить, что, по словам комиссара, доктор Лермье хранил там не много карточек — только те, которые имели отношение к самым трудным больным. Полиция установила, что их оказалось около дюжины. А потом Лермье переехал в Париж. И однажды умер от инфаркта, не успев привести свои дела в порядок. Его наследником стал бедный племянник, продавший все — и квартиру и мебель. И вот секретер (ведь все считали его пустым!) приобрел не очень-то чистоплотный антиквар — Фернан Ломон.

— Я же его знаю! — воскликнул издатель. — Он держит небольшой букинистический магазин.

— Держал, — уточнил доктор Стоб. — Сейчас он в тюрьме. И вот здесь завязываются нити истории, которую, как мне представляется, Жантому хотелось придумать, но которую, к своему несчастью, он сам пережил. На деле Ломон, прикрываясь достопочтенной вывеской торговца книгами и антикварной мебелью, уже давно все свои необычайные таланты направил на перепродажу краденого, ему не было равных в вынюхивании одиноких богатых стариков, а сколько их в Париже, один Бог ведает. Он приходил к ним и говорил, что до него дошли слухи, что они не прочь отделаться от кое-каких ценных или редких вещей. Он тщательно обходил квартиру, а в это время его сообщник, работавший когда-то в известной фирме, устанавливающей сейфы, осматривал дверные замки. О дальнейшем нетрудно догадаться. Вскоре мы узнаем, что такая-то старушка задушена и ограблена. Никаких следов. Никаких улик. Ломону ведь помогали несколько очень ловких подручных, занимающихся всеми этими грязными делами. И вот наш герой завладел секретером с тайником. Сами понимаете, он сразу нашел карточки. Какая удача для шантажиста!

— А девушка? — спросил Дельпоццо.

— Девушка, — ответил доктор Стоб, — секретарша мадам Жантом. Она была любовницей и сообщницей Ломона. Именно она обратила внимание на известную романистку, так много зарабатывающую и, по необычайному стечению обстоятельств, вышедшую замуж за душевнобольного, о котором Ломон уже так много знал. Здесь перед ними явно открывались широкие перспективы.

— Несомненно, — проговорил Бриюэн, — но разве можно совершить четыре убийства только ради того, чтобы навредить Жантому?

— Нет, дело не в этом, — ответил Стоб. — Вы забываете, что жертвы были богаты, к тому же все краденое комиссар нашел у Ломона. Так что Ломон действовал, думая не только о Жантоме, он прежде всего хотел извлечь из каждой операции материальную выгоду. Но потом, по окончании каждого дела, убийца обставлял сцену по указанию Ломона. Могу сказать, что он тоже сидит в тюрьме.

— Да, — пробормотал Дельпоццо. — Начинаю понимать.

— Ошиблись они в том, — проговорил Бриюэн, — что использовали больного, не понимая, что имеют дело со взрывоопасным материалом. Ведь анонимное письмо, которое Жантом получил в день трагедии, — это искра, взорвавшая бомбу.

— Его написал Ломон, у него ведь дар подделывать почерки, — объяснил доктор Стоб. — Любовница заполучила рукописи Жантома. Ему оставалось только имитировать его руку.

— Мне кажется, — подал голос Бриюэн, — главная их ошибка заключалась в том, что они написали фразу, которая наверняка должна была спровоцировать кризис. «Пора признаваться. Ты ведь знаешь, что это ты». Ведь бедный Жантом вот-вот открыл бы истину, которой никогда не осмеливался взглянуть в лицо. И, если позволите, говоря как психиатр, то есть выдвигая, возможно, неверное толкование, все же осмелюсь высказать мысль, что он не хотел быть поджигателем, но в то же время черпал из этого предположения огромную гордость. Он одновременно был и тем, на кого страшно взглянуть, и зрителем, пытающимся смухлевать, закрывая глаза пальцами. Думаю, в нем все-таки таилась огромная страсть к поджигательству. Разумеется, я не присутствовал при его кризисах, но ознакомился с карточками доктора Лермье. Одна из них явно указывает на мать Жантома.

И это уж слишком! Представьте себе такой ужасный психологический конфликт. Огонь! Это самое сильное, самое смелое, самое запретное его действо, и вот у него отнимают это ужасное преступление, насилуют его, объявляя его невиновным. Никогда!