Мистер Хайд - [32]

— Знаю, — отрезал Жантом. — И не имеет значения, что я намереваюсь делать. Но сама-то ты веришь в огонь с небес?

— Думаю, что да.

Она закурила сигарету и пустила через нос две длинные струи голубого дыма.

— Попробуй, — проговорила она. — Ты же лезешь из кожи вон.

Жантом бросил книги на край стола и вышел.

— Мог бы поблагодарить меня, — крикнула вдогонку Мириам. — Не буду больше такой доброй. Мужлан!

Значит, она в это верит. Он поднялся к себе, попытался вновь восстановить события той ужасной ночи. Отец спал рядом со складом, а Луи наверху в каморке, куда можно было попасть с помощью приставленной лестницы. Если огонь объял его мгновенно, то он, вероятно, просто не успел спуститься. Отец выскочил в окно, выходящее на берег. Они же с матерью спасались через дверь, ведущую к реке. Но в книге говорится, что от жертв таинственного огня остается всего лишь кучка пепла. Как же тогда на пепелище мельницы выяснить, где появились первые языки пламени? В каморке? В нижнем помещении? Жантом больше ничего не помнит, но уверен, что все началось именно там. Все — то есть недуг, поразивший его детскую память. В конечном счете, он родился заново в семь лет с ужасающей уверенностью, что он не такой, как другие. В таком случае Луи или не Луи — не имеет никакого значения.

«Примусь ли я наконец за дела сегодня? — спросил себя Жантом. — Пока же я могу все приготовить».

Он разложил на столе бумагу и ручку, но потом передумал. Если пользоваться разрозненными листками, ему станет хватать чувства пройденного расстояния. Ему нужна толстая тетрадь, по крайней мере в двести страниц, при таком объеме он не сумеет лукавить. Дойти до конца такой тетради — значит дойти до конца себя самого. Он превратился в паломника с окровавленными ногами. Этот образ ему понравился. Занес его в записную книжку рядом со словами «Крысоловка и кот». И решил отдохнуть до завтра.

Завтра его ждет тяжелый день. Ведь он будет лихорадочно ждать звонка с самого утра и с еще большей тревогой после обеда. С восьми часов он уселся возле телефона, теребя себя за пальцы, губы, щеки. «Но, Боже, чем он занимается? Что он делает!» Когда раздался звонок, из груди у него со свистом вырвался воздух, как из проколотой шины. Он уже не мог сдерживаться.

— Ну и?.. — пробормотал он.

— Так вот, — сказал Рюффен, — я поехал посмотреть на мельницу. Ее снесли, а на этом месте на берегу построили ресторанчик «Веселая плотва».

— Ну ладно. А что говорится в газетах?

— Я из любопытства переснял некоторые статьи. Их оказалось не так уж мало. Всю документацию найдете в моем отчете.

— Ну, а в итоге?

— О! Нет никаких сомнений. Виновен ваш отец.

Жантом работал два дня. Купил толстую ученическую тетрадь и написал, как когда-то делал в школе, заглавие на красивой наклейке с голубой каемкой:

«Мистер Хайд

Рене Жантома».

На обороте скромно добавил:

«Того же автора: Бириби (С.Ф.Р)».

А потом на отдельной странице вывел самым красивым почерком:

«Мистер ХАЙД».

Пока хватит. Никто не вправе испить все удовольствие сразу. Ведь к нему вернулось удовольствие, вернее, радость писать. Расследование Рюффена расчистило дорогу. Из его подробного отчета Жантом узнал много нового. Например, то, что пожарные нашли среди развалин остов керосиновой лампы. Этой лампой родители пользовались, когда во время грозы случались перебои с электричеством. Очень возможно, что именно она послужила причиной пожара. Но почему? Расследование доказало, что мельница была полностью заложена и что Жантомы, не имея никаких средств, вот-вот должны были съехать, как нищие. Да! Эти ссоры, крики… Как все это забыть? Даже затрещины. Отец, правда, не был злым. Но пил. Он был пьян, даже когда его арестовывали. Попытка обманным путем получить страховку наложилась на все остальное, на гибель работника. Смерть его не считалась предумышленной, но явилась отягчающим обстоятельством. Здесь записано все, в том числе отдельные даты и факты, которые как-то сами по себе преломились у него в голове, словно память походила на деревянную корову, которая постепенно разъедается, коробится, перекашивается. Ему было не семь лет, а только шесть. Он учился не в колледже в Мане, а в школе близлежащей деревушки. Если хотите знать, она называлась Брутий. Но до какого предела доходит фальсификация прошлого? Не имеет значения. Этого несчастного, который приходился ему отцом, Жантом теперь любит. Ему следовало сказать об этом отцу еще тогда, но на мельнице не любили проявлений чувств. Бедный папа, старина, чего бы только я для тебя не сделал! Жантому пришло в голову, что еще не поздно воздать отцу должное, посвятив ему книгу. Эта мысль не давала Жантому покоя все, утро. «Моему отцу». Звучит слишком сухо. «Дорогому папочке». Как на надгробном памятнике. «Э.Ж. — с любовью». Но ведь все захотят узнать, кто такой Э.Ж. Эдмон Жантом — незнакомец, и никому не интересно вспоминать о нем. Не так уж Просто придумать посвящение. Слова сразу ускользают, восстают, артачатся. Но при этом между Жантомом и отцом существует какой-то незримый договор, сформулировать который еще труднее, чем посвящение, что-то вроде таинственного сообщничества. «Двигай, малыш, — как будто говорит призрак. — И наноси удары сам». В определенном смысле Жантому надо отомстить за отца, за убогие потерянные годы, что ясно следует из отчета Рюффена.