Мистер Эндерби изнутри - [20]

— Так или иначе, — продолжала Веста Бейнбридж, — думаю, было бы замечательно расширить круг ваших читателей. Не попробуете ли, скажем, полгода писать по стиху в неделю? Предпочтительно в прозаической форме, чтоб никого не обидеть.

— По-моему, на самом деле люди стихи обидными не считают, — сказал Эндерби. — По-моему, они просто их презирают.

— Ну, пусть так, — согласилась Веста Бейнбридж. — Что ответите на предложение? — Ткнула вилкой в какие-то макароны и, прежде чем съесть, сказала: — Стихи, я сказала бы, и надеюсь, что правильно выражаюсь, должны быть эфемерными. Понимаете, рассказывать о повседневных вещах, интересующих среднюю женщину.

— Сор повседневной трудовой жизни, преобразованный в сущее золото, — процитировал Эндерби. — Думаю, что сумею. Мне все известно о домашнем хозяйстве, посудных полотенцах и прочем. О щетках для унитаза.

— Боже, — вздохнула Веста Бейнбридж, — да вы одержимы клоаками, правда? Нет, не о таких вещах, и вдобавок поменьше сущего золота. Женщины не выносят чрезмерной реальности. Желательна любовь, мечты, младенцы, без одержимости клоаками. Тайна звезд неплохо пойдет, особенно увиденных из церковного сада. И пожалуй, супружество.

— Скажите, — попросил Эндерби, — вы мисс или миссис Кембридж?

— Не Кембридж, а Бейнбридж. Не «Флегм», а «Фем». Миссис. Почему вы спрашиваете?

— Надо же мне как-то вас называть, — объяснил Эндерби, — правда? — Кажется, она разделалась, наконец, с едой, поэтому он протянул свою смятую сигаретную пачку.

— Я свои курю, — отказалась она, — если не возражаете. — Вытащила дешевые матросские сигареты и, прежде чем Эндерби успел отыскать в своем коробке неиспользованную спичку (по давней непостижимой привычке он сберегал обгоревшие спички), щелкнула, потом защелкнула перламутровую зажигалку. Широкие ноздри моржовыми усами выпустили две красивые голубые ракетные струи.

— Я так понял, — догадался Эндерби, — муж ваш служит во флоте.

— Мой муж, — сказала она, — умер. Видно, вы в самом деле отрезаны, да? Кажется, все слышали про Пита Бейнбриджа.

— Очень жаль, — сказал Эндерби. — Весьма жаль.

— Чего? Того, что он умер, или что вы о нем никогда не слышали? Ну, не важно, — сказала вдова Бейнбридж. — Он разбился четыре года назад на ралли в Монте-Карло. Я думала, всем об этом известно. Газеты писали, большая потеря в мире автогонок. После себя оставил красивую молодую вдову, бывшую его женой лишь два года, — добавила она полунасмешливым тоном.

— Правда, — серьезно подтвердил Эндерби. — Безусловно. Красивую, я имею в виду. Сколько?

— Что сколько? Сколько он мне оставил или сколько я его любила? — Она вдруг показалась уставшей, возможно от переедания.

— Сколько я получу за написанные стихи?

— Мистер Дик нас хорошо обеспечивает, — сказала Веста Бейнбридж, вздыхая и выпрямляясь. Стряхнула с колен минимальные крошки и объявила: — Две гинеи за стих. Не много, но больше устроить не сможем. Понимаете, мы публикуем воспоминания поп-певца, — не очень длинные, конечно, ему ведь всего девятнадцать, — но, поверьте, они нам влетают в добрую копеечку. Да еще эти самые мемуары надо за него написать. Тем не менее результат публикации должен, мягко сказать, стимулировать. Если этот царский гонорар вам годится, я контракт пришлю. И несколько старых номеров «Фема», чтоб вы знали, на что это похоже. Не забудьте, пожалуйста, словарь наших читателей не слишком обширен, поэтому не употребляйте слов вроде «орифламма» или «фатальность».

— Спасибо, — поблагодарил Эндерби. — Я вам поистине очень признателен за такое обо мне мнение. Вы действительно в высшей степени любезны. — Он тыкал спичкой в пепельницу, раздавливая окурки, для чего вынужден был как бы корчиться на краешке кресла, демонстрируя миссис Бейнбридж лысую макушку. Потом честно взглянул снизу вверх довольно влажными за стеклами очков глазами.

— Слушайте, — улыбнулась она, — вы не верите, что я ваши стихи люблю, да? Ну, я даже наизусть один-другой знаю.

— Прочтите, — взмолился Эндерби.

Она набрала воздуху и прочла, вполне четко, однако почти без тональных нюансов:

Конечно, сон, мечта, но ведь на всех одна.

Мысль, что плетет ее, стежка не пропускает;

И каждый абсолютным слухом обладает:

Как только нота прозвучит, известна нам она.

— Хорошо, — сказал Эндерби. — Я впервые фактически слышу…

Тьма пресечет любой порыв исследовать до дна

Те воды, что свет в сточную канаву превращает,

А тут бескрайний океан ревет, играет,

Богат героями и рыбой, пока землечерпалка не пришла.

— Великолепно, — сказал Эндерби. — А теперь секстет. — Он с волнением слушал собственные стихи. Она уверенно продолжала:

Wachet auf![33] Петух с навозной кучи, замышляя зло,

Швыряет шумные сигналы ширам[34],

Мартинка-ласточка на храмовых часах устроила гнездо,

Но утро наступило (птицы не обманывают мира).

Ключ с каждым оборотом расщепляет ржавый век в осколки, как стекло;

Сотни людей дрожат у очагов в своих квартирах.

— Вот, — сказала она, переводя дух. — Но я фактически не имею понятия, что это значит.

— О, — сказал Эндерби, — значение не столь важно. Я удивлен, что вам это понравилось. Иначе представлял себе женские стихи. — Стихотворенье вдруг словно нашло себе место в реальном мире, где заморские бизнесмены читают финансовые газеты, пахнет «Мисс Диор», или как его там; шум Лондона готов наброситься за дверями отеля. Прочтенное ей, оно как бы пошло в дело.