Мистер Эндерби изнутри - [17]

— Сент-Джордж. — Опять зарябили улыбки. — И дракон[29], — пришлось теперь добавить. — Британский кимвал, — продолжал Эндерби, с ужасом видя перед собой в каком-то неоновом свете глупейшую орфографическую ошибку. — Кимвал, неблагозвучно бряцающий медью, если мы не ясны. — Последовало одобрительное ерзанье ягодиц, шевеление плеч: Эндерби собирался быть кратким и юмористичным. И безнадежно сказал: — Как большинство из нас, или нет. Включая меня. — Увидел, что сэр Джордж нацелил на него все широкие лицевые отверстия, словно он, Эндерби, стоял на пути на каком-то помосте. — Ясность, — сказал он почти со слезами, — красное вино для йодлеров. Именно поэтому, — задохнулся он, ужасаясь самому себе, — я с чрезвычайной радостью возвращаю чек Сент-Джорджу на благотворительные цели. Он знает, что может сделать со своей золотой медалью. — Эндерби был готов умереть от шока и возмущения собственными словами, но его несло к заключительному убийственному моменту. — Сор повседневной трудовой жизни, — сказал он, — что наш коллега-певец Гудбай опроверг столь адекватно. И поэтому, — сказал он, возвращаясь в армию и рассуждая о Путях и Целях Британии, — мы ждем, когда мир выйдет из тьмы угнетения, из-под железной пяты со шпорой в виде свастики, чтобы она уже не попирала лик попранной свободы, и двинется к реальной демократии, справедливой оплате честного рабочего дня, к достойному медицинскому обслуживанию, к мирному существованию, голубем воспарившему в дни угасания старцев. С этой верой и надеждой пойдем вперед. — Эндерби обнаружил, что не может остановиться. — Вперед, — потребовал он, — к временам, когда мир выйдет из тьмы угнетения. — Сэр Джордж встал, засеменил к выходу. — Честный рабочий день, — слабо молвил Эндерби, — за справедливую дневную плату. Честная игра со всеми, — с сомнением пробормотал он. Сэр Джордж исчез. — Итак, — заключил погибший Эндерби, — я поведал вам истину.

Компания мгновенно раскололась. Двое мужчин гневно набросились на Эндерби.

— Если, — сказал Шем Макнамара, — вам не нужны эти чертовы деньги, могли бы хоть про других вспомнить. Включая меня, — передразнил он, неодобрительно дыхнув на Эндерби луком, ибо лук входил в каждое блюдо.

— Я не хотел, — объяснил Эндерби, чуть не плача. — Не знал, что говорю.

Издатель Эндерби сказал:

— Хотите всех нас погубить, да? — с резко повышавшейся интонацией. Это был смышленый молодой мужчина из Брайтона. — Ничего не скажешь, старик, вы чертовски удачно управились.

Человечек, усатый, как Киплинг, в таких же пучеглазых очках, с массивной часовой цепочкой, подошел к Эндерби, крепко взялся за лацканы Арри.

— Меня зовут Роуклифф, — представился он. И потащил Эндерби от стола короткими танцевальными шагами, по-прежнему крепко держась за лацканы. Роуклифф многократно кивнул, склонил ухо, удовлетворенно кивнул, потом просто кивнул, жуя. — Очень волокнистая утка, — заметил он. — Вы меня знаете. Я во всех антологиях. Ну, теперь, Эндерби, расскажите-ка мне с полной честностью, расскажите-ка мне, что поделываете в настоящее время.

— Знаете, просто пишу, — рассказал Эндерби, стараясь сообразить, кто такой Роуклифф. С тревогой слышал позади обсуждение малыми группами своего спича и его последствий для розничной книжной торговли.

— Каждый бы догадался, — сказал Роуклифф, дергая лацканы Арри, точно коровье вымя, — разумеется, пишете, слегка догадался бы, как я догадываюсь. — Фыркнул, сглотнул, кивнул. — Ну а что, Эндерби, что? Что вы пишете? — посмеялся он. — Сказку о стебле и камне, а? Как Джеймс Джойс. Что, мифотворец?

— Ну, — сказал Эндерби и с взыгравшими пеной нервами выпалил подробный синопсис «Ручного Зверя».

— На самом деле Зверь — Первородный грех, да? — понял Роуклифф. — Без Первородного греха нету цивилизации, да? Хорошо, хорошо. И название, снова повторим название. — Отпустил лацканы, отыскал в жилетном кармане коротенький карандаш, лизнул кончик, вытащил пачку сигарет, горестно ее потряс, записал снизу печатными буквами название Эндерби. Повторил: — Хорошо. Бесконечно признателен. — И отошел, кивая. Эндерби с грустью увидел, как он присоединился к группе важных поэтов, снизошедших к даровому, цинично съеденному угощению: Постскриптум ффоллиотт, Питер Питтс, Альберт Смертельно-Кинжалов, Руперт Замогильный, что-то вроде того. Они главным образом бормотали ему: «Удачно управился», — за предзакусочно булькавшим шерри. Теперь он остался наедине со своими ветрами, вне общества. А также без медалей и чеков. Фактически, поездка пропащая.

2

— Мистер Эндерби? — слегка, очень мило, запыхалась леди. — О, слава богу, вовремя успела.

— Знаю, — признал Эндерби, — сэр Джордж поймет, это шутка. Пожалуйста, передайте мои извинения.

— Сэр Джордж? А, знаю, о ком вы. Извинения? Не поняла. — Наверно, лет тридцать, жеребячьи модно раздутые ноздри, лебяжья шея натурщицы. Грациозно носит шляпку от Кардена в виде совка для сахара из бежевого велюра, костюм того же мастера со свободным пиджаком, лишь намекающий на пышность пеплума. Сверху распахнута шубка из оцелота. Скромно источаемый шик. Какая чистота, благоухание («Мисс Диор»), с глубоким сожалением думал Эндерби, какое тонкое, прозрачно-чулочное очарование. Лицо, решил он, лишено всякой видимой чувственности, — никакого сладострастия в нижней губе; зеленые кошачьи глаза очень холодные, умные; высокий гладкий лоб затенен совком для сахара. Эндерби подтянул узел галстука, разгладил боковые карманы, сказал: