Миссис Харрис едет в Нью-Йорк - [5]

И все же телеграмма, отправленная после вышеупомянутой беседы в Голливуде, была адресована никому иному, как мистеру Джоэлю Шрайберу, и содержала указание переехать в Нью-Йорк для принятия на пятилетний срок поста президента корпорации «Нортамерикан Пикчерс». Дело в том, что из двух компаний — крупнейших акционеров корпорации, боровшихся за власть в ней, — ни одна не оказалась достаточно сильна, чтобы посадить в президентское кресло своего человека. Окончательно выбившись из сил в этой борьбе, они сошлись на том, что бразды правления будут переданы, в порядке компромисса, «темной лошадке» — человеку, не принадлежащему ни одному из соперников, и выбор пал на Шрайбера.

За телеграммой, доставленной в офис Шрайбера в Лондоне вечером того же дня, последовала телефонная конференция, во время которой пять человек — один в Лондоне, двое в Калифорнии и двое в Нью-Йорке — беседовали при посредстве пяти телефонных трубок так, словно находились в одной комнате; и когда мистер Шрайбер, невысокий коренастый человек с голубыми глазами, вернулся домой, его распирали удивительные, потрясающие новости. Он не мог сдержать себя и выложил все прямо с порога:

— Генриетта, случилось чудо! У меня поразительные новости — и я не шучу! Я теперь президент «Нортамерикан Пикчерс»! Они переносят штаб-квартиру в Нью-Йорк, и мы должны выехать туда через две недели. Жить будем на Парк-Авеню, корпорация уже нашла там для нас квартиру, это сдвоенный пентхаус. Так что я теперь большая шишка! Ну, как тебе это?

Супруги любили друг друга и поэтому первым делом обнялись на радостях, а потом мистер Шрайбер покружил жену по комнате в восторженном танце, пока она не запыхалась.

— Ты это заслужил, Джоэль! — воскликнула она наконец. — Они должны были сделать это уже давно.

Сказавши это, миссис Шрайбер, чтобы успокоиться и собраться с мыслями, подошла к окну, выходившему на спокойную и зеленую Итон-Сквер — движение на ней уже стихло, — и со вздохом подумала о том, что уже успела сильно привязаться к этому городу и этому дому — и о том, как она боится возвращения в сумасшедшую суету и круговерть нью-йоркской жизни.

Мистер Шрайбер, вне себя от волнения, бегал по квартире. Новое назначение было слишком неожиданным и волнующим.

— Генриетта, — сказал он вдруг, — а вот был бы у нас сын, он сейчас гордился бы своим стариком, правда?

По правде сказать, это был удар ниже пояса, хотя мистер Шрайбер, конечно, и в мыслях не держал упрекнуть свою жену. Она это понимала — не такой был человек Джоэль, — она знала, что это всего лишь прорвалась его давняя мечта быть не только мужем, но и отцом, и что сегодня, когда в его судьбе произошел неожиданный взлет, это желание усилилось… но слова мужа укололи миссис Шрайбер в самое сердце. Повернувшись к нему, она сказала:

— О Джоэль, я так горжусь тобой!.. — но в ее глазах блестели слезы.

Муж сразу понял, что причинил ей боль. Он подошел к ней и, нежно обняв за плечи, проговорил:

— Прости меня, Генриетта — я не хотел тебя обидеть. Подумай лучше о том, что мы все-таки счастливая пара. И о том, как нам повезло. Представь себе, как славно мы заживем в Нью-Йорке. А какие приемы ты будешь устраивать для всех этих звезд и знаменитостей!.. Ты будешь «хозяйка лу-учшего в городе дома», как в песне.

— Но, Джоэль, — всплеснула руками миссис Шрайбер, — мы так давно уехали из Америки, я уж и не говорю про Нью-Йорк! Я просто боюсь!

— Пфе, — фыркнул муж, — чего тут бояться? Перемена мест, смена впечатлений — это всегда только на пользу. А с домом ты справишься превосходно, особенно теперь, когда мы богаты и можем нанять сколько угодно прислуги.

Но миссис Шрайбер действительно беспокоилась — и будущая жизнь продолжала тревожить ее и назавтра, когда окрыленный супруг на розовом облаке полетел в свою контору.

Она живо представляла себе бездельников, нерях, неповоротливых неумех, вороватых проныр и дармоедов, съехавшихся в Америку со всех концов света и предлагавших свои услуги в качестве «опытной прислуги с рекомендациями». Перед ее внутренним взором шли вереницы эмигрантов, которые не были никому нужны дома и потому отправились за океан в поисках удачи: словаки, литовцы, боснийцы — работавшие у нее в разное время лакеи и слуги с грязными ногтями, желтыми от дрянных сигарет пальцами (а пепел от этих сигарет они стряхивали где придется, на ковер — так на ковер, на стол — так на стол). Она пыталась нанимать быкообразных шведов и финнов с телячьими глазами, заносчивых до наглости пруссаков, ленивых ирландцев, еще менее трудолюбивых итальянцев и абсолютно непостижимых азиатов… Она перепробовала всех и, по горло сытая иностранцами, перешла на американскую прислугу. Она нанимала и цветных, и белых, и проживающую прислугу (которая прикладывалась к бутылкам в баре и беззастенчиво пользовалась хозяйкиной косметикой), и приходящую (которая приходила поутру, весь день изображала, что трудится, а вечером уходила, унося в сумке или под платьем сувенир из хозяйкиного гардероба, в простоте душевной взятый без ведома владелицы). Они не умели: вытирать пыль, полировать мебель, чистить серебро, мыть посуду, натирать полы. Зато они: шлепали с улицы в комнаты, оставляя грязные следы, часами стояли, как статуи, опершись на щетку, били дорогие блюда, роняли антикварный фарфор, сбрасывали с каминной полки старинные безделушки, рвали обивку мебели и белье, прожигали окурками дыры в коврах, чем наносили урон как дому миссис Шрайбер, так и ее душевному спокойствию. И им было неведомо чувство гордости домом и прекрасными вещами, которое составляет неотъемлемую часть характера хорошей прислуги.