Мисс Силвер вмешивается - [2]

Она ухватилась за ворот, подняла обе панели — открылась нижняя половина окна. Но белая пелена тумана, сквозь которую едва просвечивала луна, оставалась непроницаемой. Склонившись над подоконником, Мид не могла ничего разглядеть и ничего не слышала. Туманная ночь была безмолвна, дом спал, и только Мид Андервуд бодрствовала, возвратившись из счастливых сновидений в реальный мир, в котором Джайлс Армитидж покоился на дне морском.

Мид опустилась на колени у окна и, опершись локтями на подоконник, погрузилась в печальные размышления. Никакого звука не было. Она проснулась, потому что была трусихой, потому что нервы снова сыграли с ней дурную шутку, напугав ее эхом взрыва, который три месяца назад разбудил их посреди Атлантики. С этим необходимо справиться. Мид хотелось работать — быть занятой так, чтобы не видеть по ночам подобных снов и не слышать таких звуков. Ее ребра зажили, а сломанная рука действовала вновь, но сердце заживает дольше, чем кости. Мид с радостью умерла бы вместе с Джайлсом, но он погиб один, а она очнулась в больничной палате, узнав, что осталась в живых, но потеряла Джайлса.

Она смотрела в окно и, собрав всю силу воли, пыталась бороться с отчаянием. «Скоро я начну работать, — думала Мид, — и тогда станет легче. Я уже занята полдня, упаковывая посылки, — это лучше, чем ничего. Все так добры ко мне, даже тетя Мейбл — я бы хотела любить ее больше. Если бы можно было уехать отсюда и не видеть вокруг себя людей, которые меня жалеют!»

Холодный влажный воздух касался ее лица, груди, обнаженных плеч. Туман давил на глаза, словно повязка. Мид вспомнила жалобы Мэри Хэмилтон: «Мне надели повязку на глаза, и я ничего не вижу!» Ужасно! Совсем как в ту ночь, когда корабль затонул вместе с Джайлсом. Дрожь пробрала Мид с головы до ног. Она тряхнула головой, отгоняя мрачные воспоминания, и поднялась. Сколько раз она говорила себе: «Я не хочу вспоминать об этом». Если закрыть дверь за прошлым, с ним будет покончено раз и навсегда. Никто не может заставить ее переживать это снова, кроме нее самой, — это она сама предательница, она тайком отодвигает засовы и впускает врага. Но в ее крепости ей не нужны предатели. Нужно следить за засовами и ждать, когда враг устанет и отступит.

Мид вернулась к кровати и легла. Ночная тишина стала еще ощутимее. Странно, что в таком большом доме не слышно ни малейшего звука, который бы свидетельствовал о том, что он обитаем…

Хотя так ли это? Где находятся люди, когда они спят? Наверняка не там, где лежат их тела, ничего не видя и не чувствуя. Где была она, прежде чем проснулась? Прогуливалась с Джайлсом…

Дверь в прошлое приоткрылась вновь. «Ты не должна думать о себе! — мысленно твердила Мид. — Думай о других людях в этом доме — только не о себе и не о Джайлсе…»

На месте Ванделер-хауса — четырехэтажного здания с полуподвалом — когда-то, когда деревню Путни еще не поглотил Лондон, было поле. Теперь массивный квадратный дом лишился большей части своей территории и был разделен на квартиры. Здесь жил и творил старый Джозеф Ванделер, которого называли английским Винтерхальтером[1]. Он неоднократно соперничал с этим знаменитым придворным художником, когда писал портреты принца Альберта[2], королевы Виктории[3], маленьких принцев и принцесс. Кисти Ванделера принадлежали также портреты мистера Гладстона[4] и лорда Джона Расселла[5], Диззи[6] и Пэм[7], герцога Веллингтона[8] и архиепископа Кентерберийского[9]. Он изображал всех красивых леди своего времени, делая их еще красивее, и всех некрасивых — интересными. Тактичный человек, радушный хозяин, — щедрый друг, Джозеф Ванделер проторил своим творчеством путь к славе, богатству и жене с солидным приданым.

Однажды Ванделер-хаус почтила своим присутствием королевская семья. Тысячи свечей горели в канделябрах, пять тысяч роз украшали комнаты во время бала. Теперь же когда-то роскошно меблированное помещение было разделено на восемь квартир — по две на каждом этаже — и полуподвал, где размещались центральное отопление, кладовки и комната смотрителя. Яства больше не подавали на столы одно за другим из большой кухни. Вместо этого в каждой квартире была крошечная кухонька, куда каким-то чудом втиснулись раковина, электрическая плита и несколько шкафчиков. Широкая парадная лестница уступила место лифту и узким, уже без ковровых дорожек, бетонным ступенькам, проложенным с этажа на этаж вокруг шахты лифта.

Мид Андервуд все это было хорошо знакомо. Она начала перебирать в уме квартиры и их обитателей. Это было лучше, чем считать овец, что требовало большей сосредоточенности. Овцы не помогали удержать мысли, рвущиеся за запретную дверь. Другое дело — люди.

Мид начала снизу — со старого Джеймса Белла, смотрителя и швейцара, который жил в полуподвале, в душной комнатушке между котельной и одной из кладовок. Джимми — веселый старикан с лицом, похожим на сморщенное яблоко, и блестящими голубыми глазами. «Доброе утро, мисс. Доброе утро, миссис Андервуд. Да, сегодня прояснилось. Не может же дождь идти вечно». Возможно, это правда, и солнце когда-нибудь засияет вновь…