Мисс Кэрью - [2]
Так прошли зима и весна; и деревья на маленькой площади, выглядевшие такими зелеными около двух недель, стали коричневыми и пыльными от летней засухи. И все же я совершал покаяние в парке и приносил себя в жертву в театрах, и бывал вознагражден через долгие промежутки времени отдаленным поклоном или вежливой улыбкой мисс Кэрью. Если я хоть мельком видел ее раз за долгую неделю, я утешался. Если я встречал ее на вечеринке, если я танцевал с ней в одной кадрили, я был счастлив в течение месяца. Однажды, — только однажды, — я был так благословлен, что подал ей ужин; и отправился домой, словно Пол Флемминг, с нимбом вокруг головы.
Внезапно, в середине июня, когда сезон был в самом разгаре, а погода стояла самая яркая, солнце зашло в небесах, и Лондон превратился в знойную пустыню.
«Придворный журнал» объявил об отъезде мисс Кэрью в ее поместье в Йоркшире.
Отослав уведомление о своем уходе редактору «Пимлико Пэтриот» со следующей почтой, я предался отчаянию. Я сказал себе, что с жизнью покончено. Я больше не брился. Я носил тапочки, презирал галстуки и стал безразлично относиться к своим рукам. Я стал мизантропом — затворником — ненавистником своего вида. Я стал ужасом для всех маленьких мальчиков на площади; и я получил мрачное удовлетворение от прочтения труда Тейлора о ядах.
Этот кризис длился около недели, когда сэр Джеффри Бьюкенен нанес мне визит.
Сэр Джеффри Бьюкенен — один из лучших людей, какие дышат воздухом северной страны; сердечный, веселый, гостеприимный, шумный, добродушный, красивый, весит пятнадцать стоунов и имеет рост шесть футов три дюйма без обуви. Ему около сорока пяти лет, и он владеет большими поместьями в Дареме и Нортумберленде. Около восьми лет назад он женился на хорошенькой французской гувернантке без гроша в кармане, которая делает его совершенно счастливым. Его главное хобби — механика. Он обожает охоту — у него полно гончих и лошадей; он также владеет одной из самых совершенных яхт, какие когда-либо были спущены на воду, — но в первую очередь, у него восхитительная мастерская. Изобретателем рождаются, а не становятся; и Джеффри — прирожденный изобретатель. Он одарен той беспокойной изобретательностью, которая стремится к постоянному улучшению. Его дом — музей экспериментальной механики; но я должен признаться, что его изобретения редко отвечают той самой цели, для которой они предназначены. Действительно, слишком часто они делают то, чего от них никто не ожидает, и это очень неприятно. Например, он изобрел обогревательный аппарат, который взорвал четыре его теплицы; косилку, которая чуть не отрезала ему ноги; и детский джемпер, который чуть не задушил его старшего сына в нежном возрасте одиннадцати месяцев. Он говорит о себе, что совершил больше блестящих неудач, чем любой известный ученый; но при этом его не обескураживают никакие неудачи. Как только одно изобретение оказывается неудачным, он принимается за другое, еще более сложное, еще более невыполнимое и основанное, конечно, как и предыдущее, на самых разумных принципах. Дорогой старина Джеффри Бьюкенен! Все смеялись над ним, и все любили его; я думаю, что смеялся меньше, чем любил. И все же я не могу сказать, что был хоть в малейшей степени рад услышать его сердечный голос у моей двери тем пыльным, солнечным, унылым июньским утром, когда сидел, погруженный в меланхолию, в своей маленькой квартирке на первом этаже, оплакивая свои разбитые надежды и мисс Кэрью.
Я проинструктировал миссис Мозли отказывать всем желающим проникнуть ко мне, но сэр Джеффри Бьюкенен настоял на том, чтобы меня впустили.
— Занят? — услышал я его голос. — Что вы подразумеваете под словом занят, мэм? Он дома и один?
— Мистер Дандональд дома, сэр, и один, сэр, — извиняющимся тоном ответила моя хозяйка, — но это его особое распоряжение…
— Особое распоряжение! — перебил Бьюкенен. — Я потратил уйму времени, чтобы найти этот проклятый дом, и я не уйду, не повидавшись с ним. Вот… вам не нужно объявлять обо мне, мэм. Я возьму вину на себя. Первый этаж, вы сказали? Благодарю вас.
А потом послышались его тяжелые шаги по лестнице, его веселое лицо показалось в дверях и могучая, протянутая рука, сжала мою до боли.
— Хорош, нечего сказать! — воскликнул он. — Отказываться видеться со своими друзьями и держать женщину-грифона, чтобы сказать им, что он занят. Занят! Как бы вы ни были заняты, Фил Дандональд, я бы все равно встретился с вами, клянусь Юпитером![1]
— Черт побери, Бьюкенен, — сказал я раздраженно, — вам не обязательно превращать чью-то руку в желе! Ваша хватка подобна тискам.
— Подобна тискам, мой дорогой друг? Ничуть. Но скажите мне, что заставило вас замкнулся в себе. Вы слишком усердно работаете в этом чертовом бункере? А? Захватывающие истории о любви и безумствах? Рассказы о битвах, убийствах и внезапных смертях? Это никуда не годится, вы же знаете. Это не окупится. Механизм мозга обладает тончайшей настройкой, молодой человек, и его нелегко будет починить, если он выйдет из строя.
— Я сейчас не особенно усердно работаю, — ответил я.
— Вы больны, мой мальчик?
— О, нет, просто немного устал к концу сезона.
Путешествующему художнику запала в душу красота венецианки Саломеи, дочери купца-еврея. Спустя год англичанин вернулся в Венецию, желая снова встретиться с пленительной еврейкой. В каком же странном и печальном месте довелось им свидеться!
Одинокий охотник, от лица которого ведется повествование, сбивается с дороги и попадает в метель. После ряда приключений, стремясь добраться домой, он садится в попутную почтовую карету, на первый взгляд самую обычную.
Художник, путешествующий по Швейцарским Альпам, знакомится с компанией веселых молодых людей. Ничто не предвещает таинственных и трагических событий.
Двое ребят покидают стены детского дома и выходят в новую взрослую самостоятельную жизнь. Их крепкая мужская дружба преодолевает все жизненные трудности. Но один из них погибает, и второй впадает в глубокую депрессию. С ним происходит нечто странное: он обретает «трехуровневый» разум, начинает видеть привидения, предвещать смерти и многое другое. Ему советуют обратиться к психотерапевту. Вскоре парень понимает, что изначально являлся не таким, как все, и начинает жить совсем другой жизнью…
Странная связь обнаруживается между восемнадцатым и двадцать первым веками. Нить времени тянется из одной эпохи в другую, таинственным образом сплетая судьбы четырех молодых людей — двух адептов ордена Розенкрейцеров в Германии и пару из современного Санкт-Петербурга. София и Константин ничего не смыслят в алхимии и каббале, но им придется столкнуться с непонятными и пугающими вещами: реинкарнацией душ, легендами о древних артефактах, Древе Жизни и конце света.
Интернет-легенда о хаски с чудовищной улыбкой может напугать разве что впечатлительного подростка, но хаски найдет средства и против невозмутимого охранника богатой дачи…
В книге впервые собраны мистико-фантастические рассказы Е. А. Нагродской (1866–1930), одной из самых популярных писательниц дореволюционной России, автора нашумевших в то время эротических бестселлеров и произведений о женском «раскрепощении» — а также, несмотря на устоявшуюся «бульварную» репутацию, писательницы оригинальной и бесспорно заслуживающей внимания.
Весь вечер Лебедяна с Любомиром, сплетя перста, водили хороводы, пели песни и плясали в общей толчее молодежи. Глаза девицы сверкали все ярче и ярче, особенно после того, как Любомир поднес ей пряный сбитень. Пили его из общего глиняного кувшина и впрогоряч. Крепкий, пьянящий напиток разгонял кровь и румянил щеки, подхлестывая безудержное веселье и пробуждая силы для главного таинства этой ночи. Схватившись за руки крепче прежнего, молодые прыгали через костер, следя за тем, как беснуются сполохи смага, летя вослед.
Оконченное произведение. Грядет вторая эра воздухоплавания. Переживут ли главные герои катаклизм? Что ждет их в новом мире? Открытие забытых небесных островов, продолжение экспансии островитян, восстания челяди,битва держав за место под солнцем на осколках погибающего континента. Грядущий технологический скачек, необычная заморская магия, новые города, культуры и жизненный уклад содрогнут когда-то единую Некротию...