Мисс Кэрью - [107]

Ровно в тот час, когда двери открылись, я вошел в читальный зал библиотеки. Я огляделся по сторонам, но мсье Бенуа нигде не было видно. Я пытался читать… работать; но тщетно. Я не мог ни на чем сосредоточиться, и каждое мгновение поворачивал голову в сторону двери.

Прошло больше часа, прежде чем он пришел; но, наконец, он вошел в комнату и направился в угол, где сидел я.

— Где рукопись, мсье Бенуа? — нетерпеливо спросил я. — Рукопись по восточной литературе, о которой вы говорили мне вчера вечером?

— Она здесь, мсье Хеннеберг, — ответил он, указывая на пакет под мышкой. — Мне было нелегко найти ее, потому что она пролежала нетронутой двадцать лет, а то и больше!

Медленно, дрожащими от старости пальцами он развернул бумагу, в которую она была завернута, и положил рукопись передо мной. Я открыл ее наугад; я вздрогнул; я протер глаза, чтобы убедиться, что я не сплю.

Почерк на этих страницах был моим собственным!

Думаю, я уже говорил, что у меня был очень своеобразный почерк. Ошибки быть не могло; именно им был написан манускрипт, вероятно, за много лет до моего рождения!

Огромным усилием я совладал со своими эмоциями и хрипло спросил:

— Значит, это написал ваш соотечественник, мсье Бенуа?

— Мой добрый друг и учитель, господин Хеннеберг, — ответил библиотекарь. — Не соотечественник.

— Вот как! — сказал я. — Разве он не был французом?

— Ах, Боже мой! Нет, он был немцем.

Я снова начал листать рукопись. Я перешел к началу рукописи; мой взгляд упал на первые несколько предложений… Я наполовину ожидал этого. Их смысл, хотя и не их фразеология, в точности соответствовал первым строкам моей собственной работы!

— И скажите на милость, из какой части Германии приехал ваш друг, мсье Бенуа? — спросил я с наигранным спокойствием.

— Из пределов Богемии.

— А как его зовут?

— Карл Шмидт.

— Могу я узнать дату его кончины?

Старый джентльмен снял очки и смахнул слезу с глаз.

— Конечно, мой добрый друг! Он умер вечером 4 мая 1790 года.

Это была дата моего рождения.

Я внезапно встал. У меня перехватило дыхание. Мне показалось, что земля уходит у меня из-под ног…

— Помогите! — ахнул я. — Помогите! Я… я умираю!

В следующее мгновение я потерял сознание. После этого я несколько дней был очень болен; но как только достаточно оправился, чтобы вынести тяжесть долгого путешествия, я выехал из Парижа в Лейпциг. С тех пор я ни разу не выходил за пределы городских стен. Здесь, в апартаментах, которые занимал в юности, я и живу жизнью отшельника. И, по ощущениям, скоро закончу свою «странную, насыщенную событиями историю».

Такова история моей жизни — жизни проклятой и увядшей из-за проблесков прошлого, известного только Богу. Я помнил сцены и людей; я видел осязаемые свидетельства и следы самого себя на прежних стадиях моего бытия. К чему все это? Приведет ли смерть меня к полному познанию этих тайн! Или той духовной частице, которую люди называют душой, суждено вечно мигрировать из формы в форму, никогда не поднимаясь к высшему и божественному бессмертию? Увы! Я не знаю; и вы, друг, тоже не можете мне ответить. Жизнь — это проблема; Смерть, может быть, только слово! Неужели никакая рука не поднимет завесу вечности?»

* * *

К тому времени, когда я добрался до конца рукописи профессора, уже почти стемнело, и замок и церковные шпили Готы были уже в поле зрения. Вскоре дилижанс остановился возле городской гостиницы; группа молодых людей окружила читающего романы студента и увела его с радостными восклицаниями. Священник вышел и вежливо пожелал мне доброго вечера, а я отправился в гостиницу и отвратительно поужинал. Когда я вернулся в карету, чтобы продолжить свое ночное путешествие, я обнаружил, что три свободных места уже заняты тремя новыми пассажирами, а потому мне пришлось поехать в сторону Франкфурта. Примерно через две недели я отправился в Баден-Баден, и мне так понравилось это место, что я пробыл там несколько недель.

Однажды, праздно сидя в столовом зале отеля «Швейцария», я случайно взял в руки экземпляр «Вестника Галиньяни». Одним из первых, что бросилось мне в глаза, было следующее объявление:

«Май 1854 года.

Скоропостижно скончался вечером 4-го числа в своих покоях в Лейпцигском колледже Генрих Хеннеберг, профессор восточной литературы, на 65-м году жизни; с глубоким прискорбием и сожалением».

Это был конец. Скончался! В свой день рождения! Некоторые люди, которым я прочитал его записки, говорят, что все это совпадения, и что слишком большое количество знаний отрицательно повлияло на рассудок моего бедного друга. Может быть, это и так; но, в конце концов, в его безумии была странная последовательность; и кто может сказать, какие открытия в психологии еще могут быть припасены для будущих поколений?

ГЛАВА III АВТОБИОГРАФИЯ ЭЛИС ХОФФМАН

I

Мои самые ранние воспоминания, — а они относятся к давним временам, ибо я уже не молода, — возвращают меня в темную и грязную комнату по соседству с Друри-Лейн. Потолок был закопчен, обои выцвели и порвались, а окна, которые никогда не мыли, почти не пропускали солнечного света. В одном углу стояло потрепанное пианино того старомодного типа, которое, как я узнала впоследствии, называлось клавесином. На нем лежали груды пожелтевших пыльных нот. Там также были басовая виола, несколько скрипок и музыкальный стол моего отца, потому что он был музыкантом и играл в оркестре театра Друри-Лейн. Я также помню, что на стенах висели портрет миссис Биллингтон и гравюра Дэвида Гаррика, а в кресле моего отца обычно сидел большой черный кот, самый дорогой товарищ по играм моего детства.