Миры Уильяма Моррисона. Том 4 - [77]

— На сегодня все, — сказал доктор Кордье. — Приводите Чут-чута завтра в то же время.

— Приведу, доктор. Думаете, надежда есть?

— Есть и весьма явная, — с блестящими глазами вмешалась доктор Клэйн. — Разумеется, не всегда возможно заранее определить перспективы того, что неспециалист назвал бы «лечением». Но пока пациент демонстрирует желание сотрудничать, надежда остается. И, несмотря на все трудности, этот пациент, действительно, хочет этого.

— Надеюсь, мы быстро добьемся результатов, — сказал Дурр. — Спасибо. Завтра я приду с физиологическим справочником.

Но доктора уже не слушали его, как заметила Марта. Когда Дурр помог Чут-чуту выйти из кабинета, доктор Клэйн повернулась к своему толстому коллеге.

— Это будет самой невероятной возможностью, — сказала она. — Возможностью и испытанием.

— Довольно трудным.

— Верно. Но кое-что уже становится понятным. Левая голова явно страдает от чувства вины.

— А правая — от тревоги.

— Да, и самое удивительное, что его чувства находятся у самой поверхности. Обычно требуется значительное время, прежде чем пациент начинает выражать свои эмоции.

Доктор Кордье обдумал эти слова.

— Мне показалось, вы предположили, что у нашего двухголового друга Эдипов комплекс?

— Я уверена в этом.

— Но пока я не заметил ничего, что указывало бы на отца.

— Это не так уж важно. Главное, что ярко выраженная привязанность к родной планете говорит о сильном желании вернуться в ее утробу.

— Да, это и, правда, хорошо заметно, — согласился доктор Кордье. — В обеих головах. И я верю, что имеет место значительный дефект подсознания, что случилось из-за родовой травмы. Это вполне можно ожидать у создания с двумя головами, дефект выражен, разумеется, символически, чувством вины за расставание с родной планетой.

— Верно, даже древние земные психоаналитики, возглавляемые неким Вюмрихом или Вим Райхом, отмечали символическую идентификацию матери Земли с физиологической матерью. И насколько я помню, самые примитивные религии поклонялись матери-Земле.

Они могли продолжать так целый день, но Мала уже неоднократно все это слышала. Она оставила их наедине, вернулась к себе за стол и разложила по ящикам записи сеансов анализа. После этого ей ничего не оставалось, кроме как позаботиться об обычных пациентах и помечтать о завтрашнем дне, когда Фрэнк Дурр вернется сюда вместе со своим другом.

Было бы замечательно, если бы он вел себя так же напористо, как, скажем, толстяк, раздражавший Малу с утра. Однако, даже если он не будет таким, то все равно никуда от нее не денется. Ведь у нее в маленькой записной книжке записано его имя и адрес. Мала попыталась представить, с какой планеты и звезды он прибыл.

На следующий день, когда Дурр, как и обещал, вернулся, она поняла, что произвела впечатление. Разумеется, не по тому, что он говорил, а исходя из того, как он выглядел. Он казался более опрятным, более прилизанным. Любой бы это заметил, но Мала с радостью обратила внимание на общий эффект. Дурр ради нее потратил время и силы, ради нее и больше ни для кого. Он, действительно, оказался душкой, подумала она.

На этот раз пациент выглядел слишком расстроенным, чтобы послужить причиной неудобств, и его быстро завели в один из кабинетов. Мале велели принести лекарства на случай непредвиденных обстоятельств, но они не понадобились. Обе головы заговорили одновременно, и докторам оставалось только включить диктофоны и слушать. Им почти не приходилось прерываться и просить перевода.

Основная линия откровений, кажется, шла в соответствии с тем, что было определено на первом приеме. Левая голова, в основном, была одержима виной, правая — тревогой. Судя по отсылкам к Матери-планете и Матери-звезде, обе головы страдали от сильного Эдипова комплекса.

Мала заметила, что доктор Кордье переборол прежнее нежелание браться за дело. Теперь он словно пожирал богатый материал, открывшийся перед ним. Возможно, он собирается написать об этом статью для Психиатрического Журнала Галактического Общества, предположила Мала.

Проговорив примерно с полчаса, обе головы, кажется, решили, что этого достаточно. Левая голова затихла первой, затем правая сказала: «разрушение, полное разрушение» и тоже замолчала.

Доктор Кордье откашлялся и повернулся к Фрэнку Дурру.

— Подоплека проясняется, — сказал он. — Тем временем, думаю, терапевтический эффект от излияния подавленных чувств будет значительным.

— Доктор, вчера Чут-чут и, правда, сказал, что ему уже лучше.

— Вот именно, — согласилась доктор Клэйн. — Обычно мы не обсуждаем ход лечения ни с кем, кроме самого пациента, и, разумеется, с коллегами. Однако обстоятельства этого дела так нестандартны — мы почти ничего не знаем о нормальном поведении пациента, — что сейчас, я чувствую, необходимо сделать исключение. У пациента явно застарелый, глубоко сидящий невроз.

— Ну, Чут-чут сейчас пребывает в довольно сильной тревоге. Но я никогда не замечал этого раньше.

— Невроз все это время скрывался под поверхностью. Теперь мы с доктором Кордье согласны, что у пациента Эдипов комплекс — очень сильное чувство привязанности к матери, осложненное родовой травмой, потрясением и желанием вернуться в утробу.