Миры Роджера Желязны. Том 4 - [6]

— Сегодня ночью, — пообещала она, беря меня за руку, — ты забудешь о презрении.

Не распечатывая конвертов, она принялась за второй стакан, так же как и я любуясь обеими лунами.

— Когда улетаешь?

— Завтра, едва забрезжит утро.

— Мой Бог! Да ты стал поэтом?

— Я всегда остаюсь тем, кто я есть.

— Вот я и говорю.

— Не знаю, не знаю… Но мне было приятно провести с тобой время.

Лиза допила второй стакан и отставила его в сторону.

— Становится прохладно.

— Да.

— Пойдем согреемся.

— Я не против.

Я отложил сигару, мы поднялись, и она поцеловала меня. Я обвил рукой ее голубую искрящуюся талию. Мы прошли под аркой и направились к дому, который завтра утром мне предстояло покинуть. Здесь мы прервемся.

Можно было бы предположить, что состояние, которое я приобрел на своем пути к настоящему, и сделало меня тем, кем я теперь являюсь — в некотором роде параноиком. Ну, нет.

Это было бы слишком просто.

Хотя таким образом я легко сумел бы объяснить те приступы малодушия, что одолевали меня всякий раз, когда я покидал Вольную. С другой стороны, поскольку действительно существуют люди, жаждущие моей крови, можно сделать вывод, что это вовсе не паранойя. Кстати, именно поэтому мне и пришлось здесь, на планете Сандоу, устроить все так, чтобы я смог противостоять попыткам любых людей или правительств добраться до меня. А если кому-нибудь уж очень захочется меня прикончить, то это влетит ему в копеечку — придется разрушить целую планету. И даже на этот случай у меня приготовлено кое-что интересное, правда, пока не было возможности проверить все в полевых условиях.

Нет, настоящая причина моего беспокойства не в мании преследования, а в обычном страхе перед небытием, присущем всем людям, но в моем случае — усиленном во много раз. Хотя однажды я и приподнял завесу смерти… Впрочем, лучше оставим это.

Сейчас во всей обитаемой Вселенной лишь я и, может быть, несколько секвой остались живыми свидетелями двадцатого века, дожившими до нынешнего тридцать второго. Не обладая бесстрастной пассивностью этих представителей растительного царства, я на собственном опыте убедился: чем дольше ты живешь, тем сильнее убеждаешься в бренности жизни. Следовательно, стремление выжить — занятие, которое, как я когда-то считал, руководствуясь теорией Дарвина, свойственно лишь низшим классам флоры и фауны, — становится твоей основной заботой. А джунгли теперь куда опасней, чем во времена моей молодости.

Еще бы, у нас почти полторы тысячи обитаемых планет, и на каждой есть исконно свои методы убийства, которые так легко перенимаются и распространяются по всей Галактике в наш век, когда путешествие между мирами практически не требует времени. Добавьте к этому семнадцать других разумных рас, четыре из которых, как мне кажется, превосходят людей в умственном отношении, а остальные такие же как мы дураки, и у каждой — свои способы лишить жизни брата по разуму. Не забудьте и о мириадах обслуживающих нас машин, ставших такими же привычными, как некогда автомобиль, и не менее опасных; о новых болезнях, о новых видах оружия, новых ядах, новых опасных животных, новых объектах зависти и ненависти, о новых пагубных привычках… А сколько во Вселенной мест, где можно в два счета расстаться со своей шкурой? За свою жизнь я повидал их немало, и это кое-чему меня научило. Благодаря моим несколько необычным занятиям, думаю, найдется всего человек двадцать шесть во всей Галактике, знающих об этом больше меня.

Поэтому мне страшно, хотя никто и не стреляет в меня сейчас, как стреляли тогда, за две недели до моего приезда в Японию для лечения и отдыха, когда я впервые увидел Токийский залив.

Когда же это было? Да, двенадцать столетий тому назад. Недолгий срок. Всего лишь жизнь.

Я улетел в темный предрассветный час, как всегда, ни с кем не прощаясь. Правда, неясная фигура в Контрольной Башне махала мне рукой, и я помахал ей в ответ. Но для нее я был таким же расплывчатым силуэтом, как и она для меня. Я пересек взлетное поле и пошел к доку, где находилась «Модель Т», поднялся на борт, уложил вещи и посвятил полчаса проверке исправности бортовых систем. Потом выглянул наружу, чтобы осмотреть фазоинверторы. Убедившись, что все в порядке, я закурил сигарету.

Небо на востоке посветлело. Из-за темных гор с запада донесся раскат грома. На серой простыне неба меж плывущих облаков проглядывали звезды, похожие теперь скорее на редкие капли росы, чем на сверкающее конфетти.

«Может, — подумал я, — мне хоть сегодня удастся улизнуть незаметно?»

Запели птицы. Неизвестно откуда появился серый кот, который потерся о мою ногу и удалился в направлении птичьих трелей.

Бриз сменил направление. Теперь он дул с юга, просачиваясь сквозь шелестящий фильтр леса на дальнем конце поля. Воздух наполнился свежим запахом влажной земли и молодых листьев.

Когда я в последний раз затянулся сигаретой, небо уже порозовело, и горы, казалось, дрожали в мерцающем воздухе этого раннего утра. Большая голубая птица села мне на плечо. Я погладил ей хохолок, и она полетела по своим делам.

Пора. Я шагнул к кораблю…

Носок ботинка зацепился за торчащий из плиты болт, и я чуть не упал, едва успев схватиться за распорку корабля. При этом больно ударился коленом о твердые плиты. Не успел я подняться, как маленький черный медвежонок уже лизал мне лицо. Я почесал ему за ухом, погладил по голове, затем похлопал по огузку и поднялся на ноги. Медвежонок повернулся и побежал к лесу.