Миры Роджера Желязны. Том 18 - [8]

— Еще не решила.

— Но ведь вы меня не убьете?

— Могу и убить. Это был тупик.

Глава 8

Пьетро Аретино немало удивился, когда в тот день 1524 года открыл дверь своего венецианского дома и увидел на пороге огненно-рыжего демона. Впрочем, нельзя сказать, чтобы он изумился — Аретино взял себе за правило ничему не изумляться.

Он был высок ростом, открытый лоб обрамляли такие же рыжие, как у Аззи, локоны. В том месяце ему исполнялось тридцать два, и всю свою сознательную жизнь он зарабатывал сочинительством. Его стихи, утонченные по форме и крайне разнузданные по содержанию, цитировались и распевались во всех уголках Европы.

Аретино вполне сносно существовал на дорогие подношения от королей, вельмож и прелатов, напуганных его язвительным острословием. «Умоляю, примите этот золотой поднос, милейший Аретино, и любезно обойдите меня вниманием в следующей вашей публикации».

Когда в дверь постучали, Аретино ждал услышать нечто подобное. Он сам открыл дверь, потому что с утра отпустил слугу к родным. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять — перед ним не земной посланец. Нет, этот узколицый ясноглазый юноша явно из тех потусторонних созданий, о которых Аретино слышал, но которых ни разу не встречал.

— Добрый вечер, сударь, — вежливо поздоровался Аретино, решив не грубить незнакомцу, пока во всем не разберется. — У вас ко мне дело? Мне кажется, я вас прежде не видел.

— Нам не доводилось встречаться, — кивнул Аззи. — Однако мне кажется, я знаю божественного Аретино по искрометной мудрости его стихов, в которых сквозь смех явственно просвечивает здравость нравственных суждений.

— Очень любезно с вашей стороны, сударь, — молвил Аретино, — хотя многие считают, что в моих строках нравственность и не ночевала.

— Они слепы, — отвечал Аззи. — Смеясь над человеческим лицемерием, вы, дорогой маэстро, неизменно воспеваете то, что попы слишком охотно отметают.

— Вы, сударь, дерзновенно защищаете то, что люди обыкновенно почитают дурным.

— И все же люди совершают семь смертных грехов куда охотнее, нежели стремятся к добродетели. Даже праздности они предаются более ревностно, чем служению высоким идеалам благочестия.

— Сударь, — сказал Аретино, — наши суждения совпадают. Но не будем уподобляться болтливым старухам и судачить на пороге. Войдите в мой дом и позвольте налить вам превосходного вина, я недавно привез его из Тосканы.

Аретино провел Аззи в дом, вернее — палаццо, маленький, но очень богатый дворец. Полы устилали мягкие ковры, подарок самого дожа; в бронзовых канделябрах горели высокие восковые свечи, бросая отсветы на выбеленные стены.

Аретино пригласил демона в низкую гостиную, завешенную коврами и шпалерами. Комнату согревала небольшая жаровня с углями. Там поэт попросил Аззи устраиваться поудобнее, взял с небольшого инкрустированного столика хрустальный графин и наполнил кубки искристым красным вином.

— А теперь, сударь, — промолвил Аретино, когда хозяин выпил за здоровье гостя, а гость — за здоровье хозяина, — объясните, чем могу вам служить.

— Правильнее будет сказать, — отвечал Аззи, — что я хотел бы услужить вам, ибо вы — величайший драматург и сатирик Европы, а я — скромный покровитель искусств, моя мечта — осуществить некий артистический проект.

Что именно вы задумали, сударь?

— Я хотел бы поставить пьесу.

— Превосходная мысль! — вскричал Аретино. — У меня есть несколько сочинений, они подойдут вам как нельзя лучше. Сейчас схожу за рукописями.

Аззи жестом остановил его:

— Я ничуть не сомневаюсь, что все, вышедшее из-под вашего пера, — верх совершенства, но готовый сценарий мне не годится. Я хотел бы участвовать в новом проекте, чтобы пьеса отражала мой авторский замысел.

— Разумеется, — кивнул Аретино. Он и прежде встречал людей, жаждавших прославиться сочинительством. Все они приходили со своими замыслами, и никто не желал утруждать себя скучной черновой работой, собственно писательством, предпочитая поручить это другому. — Что за сюжет вы изволите предложить?

— Я хотел бы, чтоб моя пьеса утверждала некие простые истины, — сказал Аззи. — То, что умным людям известно уже несколько столетий, но никак не отражено нашими драматургами. Большинство писателей рабски следуют Аристотелю и настойчиво твердят: расплата за грех — смерть, обжора кончит в канаве, похоть ведет к пресыщению, а те, кто легко влюбляются, никогда не полюбят всерьез.

— Это общепринятые нравственные посылки, — заметил Аретино. — Вы желаете их опровергнуть?

— Вот именно, — сказал Аззи. — Хотя будничное сознание строится на этих самых посылках, мы-то с вами знаем, что они не всегда верны. Своей пьесой я намерен возразить всем этим шамкающим благодетелям человечества. Моя пьеса будет утверждать, что семь смертных грехов — путь к благополучию или, по крайней мере, не помеха на этом пути. Короче, милейший Аретино, я хочу поставить безнравственную пьесу.

— Какой благородный замысел! — вскричал Аретино. — Рукоплещу вам, сударь, за ваше величественное намерение в одиночку восстать против столетий медоточивой пропаганды, так и не убедившей никого действовать по предписанному вопреки влечениям своего естества. Однако позвольте указать вам, сударь, что, поставив такую пьесу, мы неизбежно навлечем на свои головы ханжеский гнев церкви и государства. И потом, где найти исполнителей? Или неподконтрольную церкви сцену?