— Вы никогда не думали о возвращении туда. И ваши ученые, простите за прямоту, не заинтересованы в новых знаниях. В отличие от меня. — Сидир перевел дыхание. — Я уже говорил, что, может быть, в этом году и не дойду до Рунга. Я не так опрометчив, как вы, кажется, думаете. Я не стану рисковать своими людьми, своими Сверкающими Копьями, ради своего тщеславия.
Эрсер пристально посмотрел на него:
— Однако своей жизнью вы готовы рискнуть. Могу ли я убедить вас не делать хотя бы этого? Пошлите туда армию, если так надо. Сами же останьтесь здесь и продолжайте свои труды.
— Как? — недоуменно воскликнул Сидир. — Вы хотите, чтобы я остался? Я, чей конь метил кровавыми следами ступени вашего Венценосного собора?
— Вы правите сурово, но справедливо. Мы ваши должники уже за одних только схваченных и казненных вами преступников.
— Я правлю не один, — резко заметил Сидир, решив положить конец пренебрежению Юруссуном. — Мое дело — война. Теперь Арваннет и его окрестности усмирены, и долг зовет меня далее. Гражданскую же власть осуществляет мой соправитель, Глас Империи.
— Это так. — Тысячелетия замкнутой, многослойной арваннетской жизни научили Эрсера тонкостям язвительной вежливости. — Но двое столь великих мужей не могут быть равны во всем там, где их задачи не переплетаются. Позвольте мне перечислить, сколь многое еще осталось на долю воеводы.
Юруссун вступил в разговор впервые с тех пор, как церемонно поздоровался с советником. С видимой мягкостью он произнес:
— Я полагаю, ваша мудрость, что перечень будет очень пространным. Боюсь, сегодня у нас на это нет времени. Нас ожидают другие посетители. Кроме того, подобные речи лучше выглядят на письме, с фактами и цифрами, которые мы могли бы изучить на досуге. Если вы представите нам письменный доклад, ваша мудрость, мы примем вас для дальнейшего его обсуждения, как только позволят обстоятельства.
Во взгляде Эрсера мелькнула затаенная ненависть. Он медленно опустил веки, почтительным жестом коснулся лба и сказал:
— Я понимаю, сколь заняты воевода и его собрат. Я подготовлю доклад, который испрашивает Глас, так быстро, как только способны писать под диктовку писцы. Возможно, в следующий раз я встречусь с одним только воеводой. Нет причин утруждать августейший Глас, которого я и сегодня не надеялся застать здесь. Да откроет нам Бог истину.
Последовала церемония прощания. Наконец крытая перламутром дверь закрылась, и правители Арваннета остались одни в Лунной палате.
Сидир не мог больше усидеть на месте. Он вскочил, прошел, лавируя между мебелью, перед мраморным камином, пересек комнату и стал у окна, заложив большие пальцы за пояс. Палата находилась на четвертом этаже Голинского дворца, окно было большое. Перед Сидиром открывался широкий вид на завоеванный им город.
Слева виднелись Эльзийские сады, окружающие озеро Нарму, где пересекались все водные пути, справа частично просматривались арки Патрицианского моста (названного в честь придворных, обратившихся в прах пять тысячелетий тому назад), который вел из дворца через Новый и Королевский каналы к Большой Арене. Прямо перед собой Сидир видел площадь, окруженную мраморными фасадами, не утратившими своего великолепия, хотя время обшарпало их колонны и загрязнило фризы. Оно же, несмотря на влажный климат, придало пурпурный радужный отсвет стеклу, через которое смотрел Сидир, поэтому мир представал перед ним в странном цвете.
Это был будничный, суетливый мир. На площадь выходило несколько главных улиц. За внушительным мрамором теснились убогие лавки с плоскими кровлями и доходные дома преимущественно из бурого кирпича. Перед ними ютились ларьки, где оборванные продавцы торговали дешевым товаром. В середине сновали люди, воробьи, голуби, порой пробегал тощий пес или проезжала груженая повозка.
Солдат не было видно, попадались только местные гражданские гвардейцы в форменных полосатых юбках и зеленых туниках. Сидир заботился о том, чтобы его армия по возможности не мозолила глаза. У штатских туники были подлиннее, до колен. Почти все они уже сняли зимние чулки, сапоги и плащи с капюшонами, обулись в сандалии, а на голову надели вязаные колпаки. Женщины с длинными косами носили облегченную одежду, вызывающую разновидность мужского костюма. Ткани были яркие, дешевые украшения так и блестели. Исключение составляли только старики, с угрюмым достоинством кутавшиеся в унылые одежды, да монахи и монахини четырех орденов мудрости: Красного, Белого, Серого и Черного.
Низкорослые и стройные были эти арваннетяне, темноволосые и темноглазые, с янтарной кожей и красивыми лицами. Двигались они быстро и грациозно, жестикулировали бурно. Груз тысячелетней окаменелой культуры не отягощал этой кипучей, в основном безграмотной, массы. До Сидира доносился рыночный шум, стук шагов и копыт, разговоры, смех, мелодия тростниковой флейты, под которую плясала танцовщица, скрежет запряженной волами повозки. Воображение дорисовывало запахи дыма, ладана, навоза, дурманного зелья, жаровен с початками кукурузы, пота, духов, сплетающиеся на фоне запаха каналов и болот. Но гром и ветер уже рассеивали их, и люди разбегались при блеске молний. Упали первые капли, предвестницы ливня. Сидир почувствовал, что к нему подошел Юруссун, и обернулся.
