Миры Харлана Эллисона. Том 3. Контракты души - [81]

Наружная дверь в ризнице скрипнула, и я поспешно убрался назад. Дверь отворилась. Высокая стройная женщина прошла меж стульев к открытому гробу. Лицо ее скрывала вуаль.

Нутряной бурдюк мой в этот миг опустел окончательно. Прокладку стало жечь огнем. Я был уверен, что женщина слышит бурчание. Спрыснул прокладку желудочным соком — это поддержит ее на время, пока я не доберусь до травы и воды. В животе горело.

Я не мог разглядеть лицо женщины под вуалью.

Она подошла к гробу и уставилась на Джеда Паркмана. Протянула руку в перчатке к телу, отдернула ее, протянула опять — и так и замерла, держа ладонь в воздухе над хладным трупом. Медленно откинула вуаль назад, на широкополую шляпу.

У меня аж дух захватило. Белая женщина. Не просто красивая сногсшибательная. Одно из тех созданий, которых Господь сотворил для того, чтобы смотреть на них, не отрываясь. Я не решался выдохнуть: кровь так стучала в висках, что я боялся спугнуть незнакомку.

Она все смотрела на труп, потом снова медленно протянула руку. Осторожно, очень осторожно сняла монеты с мертвых глаз старого Джеда. Бросила их в сумочку. Опустила вуаль, повернулась было… но остановилась, поцеловала кончики пальцев и коснулась ими холодных губ усопшего.

А затем повернулась и вышла из ризницы. Очень быстро.

Я как стоял, так и застыл на месте, остолбенело глядя в никуда.

Когда вы забираете монеты с глаз покойника, это означает, что ему нечем будет расплатиться за переправу на небеса. Белая женщина послала Джедедию Паркмана прямиком в преисподнюю.

Я пошел за ней.

Если бы я не свалился, то перехватил бы ее еще до поезда. Она не успела уйти далеко, но в животе у меня горело так сильно, что я чуть не вырубился. Однажды в Сиэтле со мной уже было такое. Я еле успел улизнуть из палаты, пока мне не сделали рентген. Вломился в больничную кухню, запихал в бурдюк около восьми фунтов травяного салата и полбутылки шипучки и вылетел в пижамке босиком на улицы Сиэтла в самый разгар зимы.

Я об этом и не вспоминал, пока не шмякнулся мордой об асфальт за полквартала от железнодорожной станции Данвилла. Ноги вдруг стали ватными и готово дело. Хорошо еще, ума хватило почернеть, прежде чем свалился. И под колеса мог угодить запросто. Сколько я так провалялся — не знаю, но, по-моему, недолго. Пришел в себя и пополз, как змеюка, на брюхе, к газону. Приподнялся на локтях, травки пожевал. Потом встал, проковылял полквартала до станции и присосался к фонтанчику, бившему из стены. Пил, пока кассир не выглянул из окошечка и не уставился на меня. Почернеть я не мог, он смотрел мне прямо в лицо.

— Что вы там делаете, мистер?

Лава в животе улеглась. Я мог ходить. Подошел к нему, говорю:

— Моя невеста… Понимаете, мы с ней поссорились, она направлялась сюда…

Я сделал паузу. Он наблюдал за мной, не раскрывая рта.

— Видите ли, в четверг у нас свадьба. Мне жаль, что я на нее наорал. Я был вне себя… Черт, мистер, вы не видали ее? Высокая, вся в черном, с вуалью?

Ну прямо точь-в-точь Мата Хари.

Старик поскреб в щетине, отросшей с утра.

— Она купила билет до Канзаса. Поезд вот-вот тронется.

Только тут до меня дошло, что я все время слышу пыхтение локомотива. Когда бурдюк пустеет, я будто в отключке. Ко мне вернулись запахи и звуки, я почувствовал шероховатую поверхность подоконника билетной кассы под рукой. И чуть не вышиб дверь. Поезд был готов к отправке; почту уже погрузили. За спиной орал во весь голос кассир:

— Билет! Эй, мистер… Билет!

— Куплю у проводника!

Я вскочил на подножку. Поезд тронулся.

Я открыл дверь в вагон и пробежал глазами по рядам пульмановских сидений. Она сидела, глядя через окошко во мглу. Я двинулся было к ней, но передумал. Между нами были пассажиры. Не в вагоне же с ней разбираться! Я плюхнулся на плюшевое сиденье, и в воздух взметнулись клубы пыли.

Нагнувшись, я снял правую туфлю. Вот он, мой двадцатник, сложен аккуратненько. Последняя заначка. Но я знал, что скоро проводник начнет компостировать билеты. Мне не хотелось, чтобы меня поймали, как Джеда Паркмана. Я был намерен оплатить свой проезд.

Приедем в Канзас, там и разберемся.

Ехать в пульмановском вагоне довольно непривычно, но, надо сказать, приятнее, чем в товарняке.

Она вошла в телефонную будку и набрала по памяти номер. Затем направилась к стоянке напротив вокзала. Чуть погодя подкатил грузовичок с двумя женщинами на переднем сиденье, и незнакомка села рядом с ними. Я почернел, открыл заднюю дверцу и устроился сзади. Они обернулись, но ничего не разглядели в темноте. Крепко сбитая шоферюга-лесбиянка спросила:

— Что, черт возьми, это было?

Прыщавая с пластиковыми волосами, сидевшая посередине, протянула руку назад над спинкой сиденья и опустила кнопку замка.

— Ветер, — сказала она.

— Какой еще ветер? — возмутилась шоферюга, но все-таки нажала на газ.

Мне всегда нравился Канзас, да и прокатиться с ветерком люблю, даже зимой. Но женщины мне не понравились. Ни одна из них.

Грузовичок мчался по направлению к Уэстону, почти до границы с Миссури. Я знаю там один заводик, где делают лучший в мире «бурбон». Шоферюга притормозила возле большого дома, стоявшего в этом довольно-таки нищем районе особняком. У двери горел только один фонарь. Бордель, должно быть. Ну да, так и есть.