В голосе Скелдера появились нетерпеливые и надоедливые нотки ментора, распекающего нерадивого ученика. Он, конечно же, рассердился, но старался скрыть злость.
— Ты не понимаешь нашей доктрины. Секс сам по себе не грех и не грязь. Это среда, созданная Богом, в которой высшим формам жизни предписано продолжать свой род. Секс у животных также невинен, как утоление жажды. И в святом кругу супружеского брака мужчина и женщина должны использовать эту данную Богом силу, чтобы посредством освященного и чувственного восторга стать единым целым, достичь экстаза или хотя бы приблизиться к нему, получив тем самым понимание и подсказку…
— О Иисус Христос! — воскликнул Кэрмоди. — Помилуй мя и пощади! Что же шепчут твои прихожане, что они думают о тебе всякий раз, когда ты вещаешь с кафедры? Боже, или кто там есть, помоги им, несчастным!
Пойми, я не шельмую доктрину Церкви. Но ведь ясно, что ты воспринимаешь секс как мерзость, даже если он совершается в дозволенных границах брака. Эдакое безобразное паскудство, или, вернее, неизбежное зло, после которого лучше сразу же принять горячий душ.
Однако я немного отвлекся от того религиозно-сексуального апофеоза, который кэриняне считают выражением своей признательности Создателю — или, точнее, Создательнице, подарившей им жизнь и радости жизни. В обычных условиях они ведут себя достаточно пристойно…
— Кэрмоди, я не нуждаюсь в твоих нравоучениях! Я антрополог и прекрасно знаю извращенные обычаи этих туземцев…
— Тогда почему ты их так плохо изучаешь? — язвительно рассмеявшись, поинтересовался Кэрмоди. — Ведь это твой долг антрополога. Почему ты послал туда меня? Боялся оскверниться? Или до смерти испугался, что обратишься в их веру?
— Давай оставим этот спор, — бесстрастно произнес Скеддер. — Я не желаю слушать отвратительные подробности. Мне лишь хочется узнать, нашел ли ты что-либо полезное для нашей миссии?
Услышав слово «миссия», Кэрмоди улыбнулся:
— Конечно, отче. Жрица говорит, что богиня проявляется только как сила, живущая в душах тех, кто ей поклоняется. А вот сын богини, Йесс, существует во плоти — его видели и даже общались с ним. Так свидетельствуют многие миряне, с которыми я беседовал, и жрица подтверждает их слова. Он появляется в городе во время «сна». Говорят, этот бог приходит сюда потому, что был здесь рожден, а затем погиб и вновь возродился.
— Я уже слышал подобную чушь, — раздраженно ответил монах. — Ладно, посмотрим, что скажет этот самозванец, когда мы с ним встретимся. Отец Рэллукс уже налаживает нашу записывающую аппаратуру.
— Вот и хорошо, — равнодушно промолвил Кэрмоди. — Я приду домой через полчаса, если, конечно, не встречу по пути симпатичную девчонку. Но это вряд ли: город как будто вымер.
Он повесил трубку и усмехнулся, представив гримасу отвращения на лице Скелдера. Монах, должно быть, стоит в своей черной рясе, закрыв глаза, и беззвучно шепчет молитву о спасении души заблудшего Джона Кэрмоди. Потом он непременно побежит по лестнице, отыщет отца Рэллукса и расскажет ему о случившемся. Преподобный Рэллукс, облаченный в бордовую рясу ордена Святого Джейруса, закурит трубку и, копаясь в аппаратуре, молча выслушает Скелдера, потом посетует на безнравственное поведение Кэрмоди и скажет, что зря они связались с ним и что лучше бы им вообще не знать никакого Кэрмоди. Тем не менее, добавит он, возможно, и Кэрмоди, и они получат хороший урок из того, что произойдет в дальнейшем. А поскольку они не в силах изменить обычаев Радости Данте, как, впрочем, и характера Кэрмоди, им придется смириться и довольствоваться тем, что имеется в наличии.
Скелдер ненавидел своего коллегу-ученого почти так же, как Кэрмоди. Рэллукс принадлежал к ордену, который, по мнению более древней и консервативной конфессии Скелдера, считался весьма подозрительным. К тому же он тяготел к теории исторической гибкости, или так называемой эволюции духовной доктрины — учения, выдвинутого определенными кругами Церкви и внедряемого ими в качестве догмы. Полемика о ней приняла такие устрашающие размеры, что Церковь стояла на грани нового Великого раскола. И некоторые авторитетные лица утверждали, что следующее двадцатипятилетие принесет не только радикальные изменения, но и, возможно, приведет к распаду Церкви.
Несмотря на то что оба монаха старались сохранять нейтральные отношения, однажды Скелдер все-таки не сдержался. Это случилось, когда они обсуждали эволюцию дисциплины, которая привела к декрету, разрешавшему священникам вступать в брак. Вспомнив красное лицо Скелдера и его крикливые сентенции, Кэрмоди рассмеялся. Он с огромным удовольствием подначивал разъяренного монаха своими репликами, презирая в душе человека, который с такой серьезностью относился к подобным пустякам. Неужели этот глупый осел не понимал, что жизнь — большой и классный прикол, которым следовало наслаждаться?
Забавно, что два монаха, которые ненавидели друг друга, и Кэрмоди, презираемый ими и презиравший их, работали вместе в этом проекте. «Преступление, как и брачная постель, соединяет иногда очень странных и разных людей», — сказал он однажды Скелдеру, пытаясь притушить ненависть, которая тлела в костлявой груди монаха. Но фраза не достигла своей цели, поскольку Скелдер холодно ответил, что в этом мире Церковь использует любой подручный материал — причем даже такой негодный, как Джон Кэрмоди.
