Миртаит из Трапезунда - [95]

– Император воспринял наши сведения без явного восторга, – скривился Агапит.

– Его Величество часто верит в то, во что ему хочется или удобно верить, – со знанием дела заявил Никита Схоларий. – Однако на его мнение можно повлиять. Для этого мне нужно лишь немного больше времени.

– Ты-то сам веришь в угрозу Трапезунду, исходящую от бея Давлета?

– Я мыслю рационально, Агапит, и прекрасно понимаю: если существует даже малейшая вероятность того, что чепни на нас нападут, то мы должны быть к этому готовы. Император, как всегда, считает деньги, но если туркоманский бей явится сюда, то может статься, что считать василевсу будет уже нечего.

– Как всегда, прямо в точку, великий логофет, – усмехнулся Агапит и театрально поклонился своему отцу.

– А ты, Филат, можешь идти. Сегодня ты мне больше не понадобишься, – на одно мгновение вспомнил о моем существовании Никита Схоларий, после чего в сопровождении своего сына двинулся дальше по коридору летнего императорского дворца.

В Цитадель я отправился пешком, проворно петляя по шумным и многолюдным торговым улицам Трапезунда. Признаюсь, я пребывал в сильнейшем впечатлении от встречи с василевсом. Мне казалось, что именно таким, как Василий, и должен быть правитель могущественной империи: мужественным и властным. То, что он и ромейская принцесса не поладили друг с другом, казалось мне чем-то невероятным. Император – видный мужчина и вряд ли мог быть груб или неучтив с ромейкой. Мне подумалось, что Палеологиня была слишком юна и василевс всего лишь дал ей время для того, чтобы она немного повзрослела.

Добравшись до Цитадели, я первым делом заглянул на конюшню к Агвану.

– Тебя долго не было, – по-дружески непосредственно обрадовался мне конюх.

– Мне пришлось уехать из города по служебным делам, – туманно ответил я.

– А где гнедо-пегая кобыла?

– Не знаю, – вынужденно слукавил я.

К вопросу Агвана о пегой, что осталась в лагере у туркоман, я оказался не готов. Рассказать конюху правду, то есть где пробыл на самом деле всю последнюю неделю, я, конечно же, не мог. Тем не менее все равно испытал приступ неловкости из-за того, что мне пришлось врать своему доброму приятелю.

– Ты видел Элени? – поспешил я сменить тему.

– Да, передал ей твое сообщение, – кивнул парень. – Каждый день она приходит сюда и спрашивает о тебе.

– Когда ты видел Элени последний раз? – уточнил я.

– Вчера вечером, – припомнил Агван и добавил: – Она оставила для тебя записку.

У нас с Элени имелось особое секретное место, где мы оставляли короткие послания друг для друга. Если точнее, то это было отверстие между двумя неплотно прибитыми досками в самом глухом из уголков конюшни. Агван знал о нашем потайном месте, однако я верил парню. К тому же конюх совсем не умел читать.

Я вытащил маленький клочок бумаги, на котором без указания имени был написан следующий текст:

«Ты в первый раз уехал так надолго. Я тебя жду. Приезжай поскорей».

Фразы, написанные Элени, были похожи на те, что родные люди обычно пишут в длинных письмах, подразумевая, что адресат прочтет их и сразу поспешит в обратный путь. В моем случае все было иначе, но я взял грифель, что прятал между досками, и написал на обратной стороне бумаги свой ответ:

«Я вернулся и жду тебя каждый вечер на нашем месте».

Вернув записку на прежнее место, я отправился в свою комнату. Как ни надеялся избежать встречи с Ливадином, на лестнице я встретил именно своего учителя.

– Филат, где ты пропадал целую неделю? – первым заговорил Ливадин, внимательно осматривая меня с ног до головы.

– Учитель, я уезжал по делам моей новой службы. Извини, но это было так срочно, что мне никак не удалось тебя предупредить.

– Ты так и не сказал мне, кем служишь в ведомстве Никиты Схолария, – продолжил допытываться у меня учитель.

– Писарем, – был вынужден соврать я.

Лгать дорогому и значимому для меня человеку было особенно неловко. Да я и прежде не всегда был кристально честен с Ливадином. Иногда утаивал от своего учителя какие-то незначительные сведения, но исключительно для того, чтобы поберечь его нервы, а еще не получить череду бесконечно длинных нравоучений, которые неизменно следовали за моей проказой. Теперь же мне приходилось осознанно скрывать от Ливадина правду о более значимых вещах, отчего мне сделалось по-настоящему стыдно.

– Куда ты ездил, мой мальчик? – заинтересовался мой учитель.

– В Триполи, – почти не пришлось сочинять мне.

– И что ты там делал?

– Всего лишь переписывал документы, которые срочно потребовались господину Никите Схоларию, – продолжил импровизировать я.

– А что у тебя с руками? – не мог не заметить Ливадин незначительные ссадины на моих руках.

– Я упал с лошади, господин.

– Опять?

– Ты же знаешь, учитель, иногда я бываю ужасно неловким, – такое объяснение хорошо срабатывало с Ливадином уже не в первый раз.

– Тебе нужно быть внимательнее, мой мальчик. Ты нынче служишь в другом ведомстве, и у меня нет возможности приглядывать за тобой так же, как я делал это раньше, – принялся сокрушаться Ливадин. – Говорят, что великий логофет Никита Схоларий – очень суровый начальник.

– Правду говорят, учитель, – подтвердил я и дал обещание: – Впредь я постараюсь заходить к тебе чаще.