Мировые загадки сегодня - [10]

Однако новые открытия не укладывались в старые представления о причинности. Возьмите для примера тот же атом. Дело не ограничилось открытием электрона и делимости атома. Выяснилось, что электрон не находится ни в каком определенном месте. Дальше — больше. Оказалось, что атом имеет ядро, состоящее из протонов и нейтронов, но масса ядра… меньше арифметической суммы масс составляющих его частиц. Столь наглядное всем понятие траектории как пути, по которому движется тело, стало неприменимо для характеристики движения элементарных частиц.

Пропал общепринятый здравый смысл. Было сделано много поспешных и неверных выводов. Дескать, и материя не материя — она не вечна и может «пропадать» или «твориться из ничего»; и мир не познаваем; и (обратите особое внимание!) новые явления и виды материи вообще не подчиняются принципам причинности. Дескать, идеалисты были правы, отрицая объективный характер причинности или сводя ее к проявлениям таинственного духа. Какая уж там объяснимая, реальная причинность, когда большая масса порождает меньшую и в то же время сохраняется неизменное количество массы, а световая частица одновременно и волна…

Да, тут может кругом пойти голова. Фридрих Энгельс еще при самых первых «безумных открытиях», предостерегая, писал, что «здравый смысл», который полезен в четырех стенах дома, оказывается плохим советчиком, когда мы попадаем в область теоретического мышления. В. И. Ленин, развивая мысль о неисчерпаемости материи, предвидя еще более «невероятные» открытия в будущем, показал, что проникновение в глубь материи, открытие новых, более сложных видов ее взаимопревращений может быть познано и раскрыто только с помощью более сложных и глубоких представлений о причинности. Здесь понятие механической причинности уже явно недостаточно. Недостаточны и прежние представления о категории случайности, которая приобретает все большее значение в научном исследовании.

Сегодня, спустя более восьмидесяти лет, очень интересно, прямо-таки забавно, перечитывать те иронические, пафосно-гневные, а порой даже «сожалеющие» слова, с которыми обращались к Эрнсту Геккелю его вчерашние единомышленники, столь поспешно отошедшие от материализма к идеализму. Фактически научно обанкротившиеся, оказавшиеся не способными понять и осмыслить принципиально новые, крупные открытия, эти ученые с наивной убежденностью уверовали в крах материализма.

Оливер Лодж поспешил назвать Геккеля «смелым барабанщиком» материализма, который хотя и устремляется в атаку, но остался «без армии». Брат Эмиля Дюбуа-Реймона, физик Поль, критикуя Геккеля, позволил себе вообще пренебрежительно отмахнуться от материализма, как якобы окончательно «разгромленного последними открытиями».

В действительности все обстояло как раз наоборот. Объективные социально-экономические условия способствовали бурному развитию науки и техники, что должно было привести и привело к более правильному, а значит, материалистическому пониманию законов природы. Это неизбежно подтачивало основы религиозно-идеалистического мировоззрения. Тот же Вирхов, Поль и Эмиль Дюбуа-Реймоны, как и многие другие ученые, проделали своими открытиями большие бреши в столь непоколебимом и гармоничном, казалось бы, построении церковных догм.

Этому не приходится удивляться, ибо понимание и объяснение окружающего мира, представления о всех процессах, протекающих в нем, попали в Библию и другие священные книги в очень седой древности, когда люди обладали самыми примитивными знаниями природы.

Длительное время, примерно шестнадцать столетий, Библия и писания святых отцов церкви оставались для верующих людей непоколебимым авторитетом. Многое изменилось с укреплением капиталистических отношений: увеличение промышленности, транспорта, поиски сырья и рынков сбыта неизбежно требовали все убыстряющегося развития науки. Николай Коперник, Джордано Бруно и Галилео Галилей нанесли сокрушительный удар закостенелой прапрадедовской картине мира.

Но церковные догматы, картина божественного устройства мира в глазах большинства верующих не были поколеблены. С одной стороны, слишком мало было грамотных и очень уж традиционными, привычными были старые религиозные представления. С другой стороны, новые данные науки, хотя они и подталкивались промышленным развитием, все еще во многом были слишком отвлеченными и умозрительными, или, наоборот, носили чисто прикладной характер и не касались философских проблем.

И все же год за годом накапливались новые научные данные. Начиная с Леонардо да Винчи, а в особенности со времен Галилея и Торричелли, ученые повсеместно стали во все большем количестве использовать в своих исследованиях метод точного, объективного опыта. Процесс количественного накапливания научных наблюдений, точных фактов неизбежно должен был привести и, конечно, привел к качественным скачкам в познании мира.

Если до конца XVIII века естествознание оставалось преимущественно описательной наукой, то в XIX веке оно стало, как указывал Ф. Энгельс, наукой о процессах и явлениях природы, о происхождении и развитии предметов, о связях, соединяющих явления в одно великое целое. В клеточной теории М. Шлейдена — Т. Шванна, законе сохранения и превращения энергии Ю. Майера, Д. Джоуля, М. Ломоносова и других крупных открытиях, наконец, в книге Ч. Дарвина мир стал проявляться в своем непрерывном движении и изменении — начала складываться истинно научная эволюционная теория.