Мироныч, дырник и жеможаха - [84]
Деньги были вовсе не чёрные, а пёстренькие, синенькие — плотные пачки, перетянутые опять же резинками.
Весной Ганя, Саломея и Дуся поселились в деревне, в большом старом доме с хлевом, в котором жила кошка с котятами, и сеновалом, в котором не было сена, но зато стояла крепкая телега.
Коля Иванов приехал на джазовый фестиваль в Монтрё. В поезде ему улыбнулись две девушки, он так смутился и заволновался, что даже забыл уединиться в «чистом буржуйском сортире», чтобы сделать глоток из фляжки. Но ему и так было хорошо. В молодости он ездил на гастроли в Швейцарию, играл в Цюрихе, и в Базеле, и в Берне, а вот в Монтрё не был, и теперь с интересом смотрел по сторонам. Маленький городок гудел, повсюду сновали любители джаза. Из увитых розами деревень, облепивших склоны вокруг озера, съехались седовласые толстосумы со своими бодрыми тощими женами в бриллиантах. Они весело приветствовали друг друга, троекратно целовались, чмокая воздух, и угощались шампанским. Женственные мужички в шёлковых шарфиках пили вино из длинных бокальчиков и говорили о высоком. Коле эти люди не нравились, ему казалось, что они замечают все дефекты его, между прочим, когда-то вполне приличного костюма. Величавые горбоносые старухи сосредоточенно курили, держа сигареты в когтистых пальцах, унизанных перстнями. «Как похожи на Рифеншталь!» На валунах у воды валялись люди, они ели что-то из бумажных пакетов. Дети кидали хлеб медлительным лебедям и склочным чайкам.
В этом году на фестиваль прибыло несколько знаменитых музыкантов; с особенным нетерпением все ждали выступления Уолта Бабея. На каждом углу лезли в глаза афиши с весёлым жирафом в сюртуке и обезьянами, свирепо дующими в медные трубы; было написано: «Молодой Ганнибал, старый Бабей и Дикий Заоблачный оркестр». Коля выпил пива и пошёл прогулочным шагом по Цветочной набережной. Жаркому дню шёл на смену тёплый вечер. Солнце спряталось, огромное зеркало запотело, затуманилось, слилось с сизым небом. Где-то здесь он должен был встретиться с Ганей.
Впереди в сумерках плыл огромный человек в белом пиджаке, тугим парусом натянувшемся на мощной спине. У него была чёрная голова и складка на жирной шее. Рядом с ним, как утка — вперевалочку, ковыляла приземистая дама в серенькой курточке. Она держала под руку высокого и стройного, как кипарис, темнокожего парня, который вертел головой во все стороны и смеялся, скаля белые зубы.
— Ганя!
На Гане был элегантнейший чёрный сюртук с длинными полами и вытянутые на коленях джинсы. Он поспешил к Коле, как обычно, хромая, опираясь на палку. Приложив руку к груди, Коля поклонился Бабею, обнял Николавну; все пошли к блинному киоску. Там за пластмассовым столиком уже сидели Саломея и Дуся — большая, серьёзная, с шоколадными усами и бородой. Пахло кофе и жжёным сахаром.
— Смотри, Николавна, Шильонский замок! Главная достопримечательность — нужник над пропастью! Всё в пропасть летит, Николавна! Дубовые доски рыцарскими задами отполированы!
— Ганя, что ты глупости рассказываешь?
Великий Бабей ел блины с вареньем, был молчалив и монолитен, сонным взглядом плавал в погасшем пространстве, о чём думал — никому не известно.
Неуклюже прыгая по камням, взмахивая руками, чтобы не потерять равновесие, Коля спустился к воде — будто для того, чтобы побыть наедине с природой, а сам украдкой приложился к фляжке. Он вернулся в компанию весёлый и оживлённый.
— А где же Елизавета Андреевна? — спросил он Ганю. — Когда подойдёт?
— Никогда не подойдёт. Улетела Птица.
— Как? Куда?
— На Алтай, в гости к инженеру Перепёлкину.
— Какому ещё Перепёлкину?
— Это бывший сослуживец Сергея Петровича. Поселился на Алтае, разводит зубров.
— А! Улетела с Сергеем Петровичем...
— И с Петровичем, и с Сергеевичем...
— Каким Сергеевичем?
— Рыженьким — Сергеем Сергеевичем... Живут в селе Камлак. Ей там очень нравится — горы, пещеры, шаманы; правда, она говорит, что сердце своё оставила на Васильевском острове: спрятала его в коробочке от бахил за жестянками с чаем и сахаром в буфете Николая Ильича, в мастерской на улице Репина. А я своё оставил в Топорке. Положил вместе с коконом бабочки в спичечный коробок, коробок — в банку от сгущёнки, банку — в мешок со сменной обувью, а мешок повесил на берёзу.
Ганя вздохнул и взял на руки засыпающую Дусю. Коля подумал-подумал, тоже вздохнул и, уже не таясь, хлебнул из пузатой фляжки.
