Мириад островов - [54]

— И насчёт доказательств в полном сомнении, — подтвердил монах.

Её подталкивают к некоей узкой щели или водовороту. С состраданием, но вполне хладнокровно. И от одного этого — нет, еще и из-за Барбе! От всего этого Галина очертя голову бросается в омут:

— Так выньте из меня мою нутряную правду, — говорит, стараясь, чтобы не дрожал голос. — И покажите лицом.

— О. Вы согласны играть на условиях Ордена?

— Да. Согласна, если иначе никак. Только не заставляйте отвечать на что попало, как Барба.

— Досужих вопросов мы тут не задаём, уж поверьте, моя госпожа, — кивает генерал. — И ему не задавали.

А Криспен занавешивает зеркало, поворачивает Галину лицом к нему. К стене. Хорошие руки, надёжные. Говорит:

— Держись. Жми дерево крепче. Ты храбрая, а таким легко. Генерал, дайте я один поведу.

И другим голосом, как бы повторяя затверженное:

— Сейчас я не скрываю лица под маской, чтобы ты не видела меня в любом клирике и мирянине. Тебе не разрешено выбирать по причине малой опытности. Доверяй не мне — себе самой.

Жёсткая рука оглаживает нагое, дрожащее тело от волос, забранных в пучок, до бёдер. На перегибе спины, вблизи округлостей, приподнимается, делает как бы ступеньку, ветерок. Не возбуждает плотски: холодит, успокаивает. Слегка разминает мышцы.

— Пояс мне будет?

— Нет — с ним ты не доверишься как надо.

Возится недолго, потом спрашивает с резкостью:

— Твоё имя?

— Галина Алексеевна Шевардина.

Удар. Довольно весомый, кстати. Со щекоткой уж никак не спутаешь.

— Я не таможня и не пограничный контроль. Говори истинное.

— Галю. Малява. Пуговица.

Плеть оглаживает спину распущенными концами. Веер. Бархат по бархату.

— Ты что, удерживаешь руку?

— Нет. Верь мне. Хотела сюда ехать? За многие радуги?

— Да.

Удар, Больно. Жжёт. Что за…

— Отец хотел. И страшно было оставаться в России.

Удар. Прошёл спокойно.

— Не суть важно. Не протокол, поди, пишем. Пошли далее. Доверилась батюшке? Любила?

— Разные вещи. Да. Да.

Плеть, кажется, рассекает мясо до костей. Галина еле сдерживает крик.

— Помни, я не наказываю, а показываю. Любила — восхищалась или любила — страшилась?

— Второе.

Точно горячая рука гладит — соединяет края лопнувшей кожи.

— Крис, погоди. Теперь я спрошу. Это ты у меня условный рефлекс вырабатываешь? За неправильный отзыв — кнут, за верный отзыв — пряник?

— Не грузи простеца терминами, коих он не понимает, — вполне добродушно укоряет Галину священник. — Нет, наш брат не задумывается над ответами: это пока всё равно. Ты сейчас учишься на пустяках. Криспен, тянуть больше не надо.

— Галю. Можно так звать?

Она кивает, не открывая рта.

— Галю, ты Орихалхо любила?

— Конечно.

Жарко, душно — говорят, некоторые краснеют всей кожей. Вот так, как она сейчас.

— Не боишься признаться?

— Нет. Неправда — боюсь. Но эта боязнь из тех, что поднимает кверху.

— Эйфория, — смеются сзади, — Ой, Галю, только не маши от нас крылышками, не надо.

— Что, уже всё? — спрашивает она.

Но в ответ прилетает такое, что содрогается вся плоть и тело выгибается, точно лук. Напрягается, тянется вслед за плетью.

— Не страшишься. Но не думаешь об этом верно. Как рано ты поняла, кто хранитель твоего тела? Он… или она?

Девушка, словно под внушением гипнотизёра, лихорадочно перебирает факты.

Имя Орихалхо, произнесенное с нарочито странным акцентом. Недюжинная сила. Манера говорить обиняками, избегать прошедшего, личного времени. Курьёзное телосложение. Да и Барбе с первого же взгляда понял, поддержал игру самолюбий, но изо все сил пытался вразумить обеих.

— Галю надо немного поторопить?

Хочется от души выругать садиста, но нечто в интонации…

— Да, только в самом деле немного. Тихо. Делай ритм. И, ну… не по плечам.

Орихалхо — живая драгоценность. Как она тогда нагая стояла на берегу, склонив голову, и волосы прикрывали её спереди всю, будто святую Агнессу. Или раньше — в женской тунике и дорогих бусах. Каким голосом напевала. Как дотрагивалась — ни один мужчина так не умеет…

— Теперь стой. Прошу тебя.

«Шепчет трава на губах — прощай И иные злые слова. Мы с тобою воздвигнем рай, Как замолкнет молва». Романтическое. Лесбийское.

— С первого дня увидела. Но мне было всё равно кто. Я всё забыла, — говорит Галина, буквально захлёбываясь словами. — Оба следили, чтобы я не разносила заразу, Орри и Барб. Оба меня лелеяли и скорлупой обводили. Развязывали узлы, что я запутывала. Не боялись моей грязи — щитом становились между мной и другими. Не щадили себя — это я бездумно ими рисковала. Это подлинная правда. А теперь бей изо всей силы, Крис!

…Всё-таки Криспенова магия, очевидно, напоследок дала сбой — или уж слишком громкий вопль из самой Галины вышел. Типа никак не получилось у обоих расслабиться на последней фразе.

Очнулась после всего она лёжа на животе и с носом, уткнутым в тугую подушку. В белой комнате были открыты окна, солнце запуталось в летучих занавесках. Оторвала от валика голову — больше ничего не получалось, спину будто могильной плитой придавило. Вокруг стояло две кровати, простеньких, без полога, но с высокими боковинами. Должно быть, чтобы страдник через край не вываливался. Одна постель была пуста, хотя и чуть смята, из другой смотрел знакомый темноволосый затылок.