Мириад островов. Игры с Мечами - [21]

— Иния, — сказал Торкель. — Мы люди ко всяким лягушкам и вустрицам непривычные, вот набрали грибов и орехов — моряне божатся, что не ядовиты.

— Откуда вы их взяли?

— Соседями оказались. В соседней щели — пещера стариков, их тут, кажется, везде понапихано. Молодые на берегу не оседают, у них плоты.

Пока разговаривали, Мейнхарт черпнул варево из общего котла, попробовал с краю ложки:

— Добрая еда.

Наполнил две миски — себе и Галине, поднёс ей более полную.

— Эх, вот к этому бы хлеба, и сольцы, и чего-нибудь остренького, — вздохнула она под конец. Подумала — и высыпала в гущу содержимое ладанки.

Только успела заметить, как расширились глаза Мейнхарта, и без того огромные в полутьме, — и провалилась в сон.

…Вереница молчаливых людей и лошадей снова тянулась по гулкому неогороженному настилу, далеко внизу, где должна была быть вода безвременья, тянулась ухоженная лесостепь. Крошечные озёра в обводе из нарядного камня, купы дубов и ясеней, ручьи, зеркально сияющие посреди замшелых кочек, поросшие разнотравьем извилистые дороги, обсаженные земляничными и тюльпановыми деревьями, — всё вело в перламутровые города, сложенные из раковин, стразов и мыльной пены. Смотреть на это нужно было уголком глаза: стоило глянуть прямо — в надежде закрепить понравившуюся картинку, — как пейзаж мерцал, моргал и менялся, оставаясь, тем не менее, самим собой. Только изредка он сменялся тем, что должно было быть: туманом над замершей в беспамятстве рекой, чьи крутые скалистые берега одела изумрудная поросль — та же, что заполонила Верт. Небо было всё в густых тонких облаках, но в реке отразились иссиня-чёрная глубина, полный месяц и звёзды над острольдистыми вершинами.

Время за такими играми текло незаметно или его вовсе не было.

Настил внезапно ушёл в тёмный базальтовый песок, марево раздвинулось. Галина вздрогнула: перед ними вполоборота глядела тварь. Широкое упитанное тело в клочках рыжевато-серой растительности перетекало в голый хвост со странным треугольным навершием, как у копья, и было увенчано тремя плоскомордыми головами. Зелёные глаза и зубы, ощеренные в акульей улыбке, сверкали посреди такой же рваной шерсти, брови и усы грозно топорщились, на средней шее, самой длинной, сверкал крупными самоцветами ошейник.

Горячая рука с тонкими пальцами схватила женщину за кисть руки и удержала на месте. Чуть напряжённый голос проговорил:

— Десять тысяч лет жизни тебе, Триглавец.

— Того же и тебе, сын стальной матери и глиняного отца. Что тебе нужно?

— Того же, что и всегда. Я и люди, которых я веду, прошли по-над Иными Полями, которое ты сторожишь, и теперь хотим выйти в тот мир, откуда появились.

— По матери, Стальной Звезде, ты плоть от плоти здешних мест, по отцу — Вирта. Тебе самому не нужно моё разрешение: тем паче муж твоей матери подарил мне ошейник моего земного братца, Кота-Дубовика. Но караван я пропущу наверх лишь за выкуп. Как на этот счёт?

— Ты ведь пропускал моего отца, Триглавый.

— Он служитель Смерти, блюститель равновесия. Ему не нужно от меня никакой благодати, кроме той, что в нём самом.

— Эти люди тоже во всём таковы. Умеют ставить других на грань и сами танцуют на ней.

— Так ли? Полно, Сын Звезды, ты сам не веришь тому, что сказал. Наёмные катафрактарии.

— Да?

— Латные всадники на языке наших ахеян.

— Так оно и есть. Но их предводительница — куда большее, чем наёмник битвы.

— Ради неё я пропущу всех остальных. Но помни: выкуп лишь отсрочен на время. И берегись стоять близко от твоей нынешней госпожи: лишнее спросится.

Тут радужный и туманный шар оплотнился вокруг них всех, закружил их на невидимой оси…

…и выбросил из себя в коралловую пещеру.

Она оглянулась — и с первого взгляда не увидела никого вокруг себя. Только полутьму, утреннюю или вечернюю, что лилась через отверстие в куполе.

Со второго — заметила, что бок о бок с ней человек ткнулся лицом в циновку, стискивая её запястье. Волосы в свете масляной лампы отсвечивали тёмным багрянцем.

— Мейнхарт, ты зачем? Где остальные?

Он встрепенулся, убрал руку и поднял голову:

— Они разошлись по делам, когда увидели, что их водительница лишь отдыхает. Ибо моя мейсти упала в забытьё и не проснулась. Но сердца не потеряла, как я боялся. Никому из нас не пришло в голову, что ей вздумается мешать споры вещего гриба с ним самим.

Ловко перекатился на корточки, протянул ей толстостенную чашку:

— Выпей. Это тебя поддержит.

Какой-то прохладный ягодный морс, подумала Галина. Земляника слаще всего по утрам, но твои губы… Красное на белом — так красиво, какая чудесная глина, чуть шероховатая, словно в ней отпечатались пальцы гончара. Ну вот, снова пошла неуправляемая цепочка аналогий.

— Мейнхарт, что такое «глиняный человек»?

— Просто человек, мейсти, — он посмотрел на неё с недоумением. — Смертный сын Адама. У рутен разве нет такой легенды?

Она промолчала.

— Инья Гали, что тебе снилось после того, как ты проглотила колдовское питьё?

— Чепуха всякая. Не бери в голову.

Юноша нахмурился:

— Ты имеешь право не отвечать — кто ты и кто я? Прости, что говорю слишком резко. Только видение твоё — истинно, хоть ты и должна была такое знать. И ты его запомнила, иначе быть не может. Прости.