Мираж - [63]

Приятели, не расстававшиеся почти десять лет и дружно делившие радости и горести, сидели в комнате Лотаря. У одного уже были седые волосы и силы, надломленные болезнью, другой находился в полном расцвете лет и жизненных сил; но отношения между ними стали другие; старший, которому годы и опыт раньше давали превосходство над юношей, теперь обращался с ним, как с равным, а младший давно отбросил почтительное «господин Зоннек» и по-братски говорил ему «ты».

И для Эрвальда время не прошло бесследно. Его высокая фигура стала мускулистее, черты — резче; жизнь, полная напряжения, трудов и лишений, оставила на нем следы, но это очень шло ему. Его манеры стали спокойнее, он производил впечатление зрелого, серьезного человека, но темные глаза горели прежним огнем; жизнь, горячим ключом бившая в юноше, не замерла и в мужчине; он был молод, несмотря на свои тридцать четыре года.

— Неужели ты не можешь отказаться от манеры появляться и исчезать, как метеор? — произнес Зоннек тоном, который должен был выражать упрек, но вместо этого выдавал его радость. — Я все поджидаю телеграммы, а ты вдруг сам появляешься на пороге. Ты всю ночь ехал?

— Нет, я приехал еще вчера вечером, но было уже поздно, я не хотел подымать весь дом своим появлением и потому остановился в гостинице, то есть я послал туда экипаж с багажом, а сам…

— А сам?

— Для разнообразия решил немножко посентиментальничать и побродить при лунном свете. Мне хотелось посмотреть на… старую родину.

Рейнгард говорил насмешливо, но Зоннек внимательно посмотрел на него.

— Ты был… в Бурггейме?

— Да, — ответил Эрвальд почти сердито.

— Я так и думал. Но тебе немногое пришлось увидеть; Гельмрейх обнес дом и сад стеной, и в ночное время туда не заглянешь.

Эрвальд промолчал. Весьма естественно было бы рассказать о своем ночном приключении другу, который, как ему было известно, ежедневно бывал в Бурггейме, но почему-то у него не поворачивался язык, и он быстро переменил тему разговора:

— Прежде всего скажи, как твое здоровье. Из твоих писем я мог заключить, что хорошо. Ты совсем поправился?

— По крайней мере, почти, и Бертрам обещает, что через несколько месяцев я буду совсем здоров; пока же — осторожность, спокойствие, терпенье! Мы с тобой никогда не знали этих слов, но теперь я поневоле научился им. Пусть это послужит предостережением для тебя; ты тоже не был в Европе целых десять лет. Под тропиками человек скоро изнашивается, и твое железное здоровье пошатнется, если ты не будешь давать себе отдых.

— Разве была какая-нибудь возможность отдыхать при нашей жизни? — спросил Рейнгард, пожимая плечами. — Впрочем, мои дальнейшие планы зависят от переговоров в Берлине. Опять это — жертва с твоей стороны, Лотарь! На это место прочили тебя, я точно знаю, а ты отказался и направил все свое влияние в мою пользу.

— Потому что я уже тогда знал, что это место будет мне не по силам; моя песенка спета. Находясь зимой в Берлине, я сделал все, что мог, чтобы проложить тебе дорогу; но поладишь ли ты с господами, заседающими за зеленым сукном, при твоей гордости и любви к самостоятельности, это — другой вопрос. Впрочем, это мы еще увидим, а пока что я очень рад, что ты погостишь у меня несколько недель. И Бертрам с женой рады видеть тебя. Кроме того, ты встретишь еще одну старую знакомую: леди Марвуд здесь.

— Зинаида фон Осмар? — с удивлением воскликнул Эрвальд. — Ты уже виделся с ней?

— Вчера. Она лечится водами и будет здесь все лето. Ты знаешь, что она разошлась с мужем?

— Да, в Каире об этом много болтают.

— И раньше болтали; имя и общественное положение Марвуда делают его заметным человеком, а Зинаида — прославленная великосветская красавица; такие люди всегда служат предметом для злоязычия.

Рейнгард ничего не ответил. Казалось, ему не хотелось говорить об этом.

Но Зоннек не оставлял интересующей его темы.

— Ты слышал какие-нибудь подробности? Когда я был в последний раз в Каире, то почти ни с кем не виделся; я был болен и спешил ехать дальше, но ты пробыл там несколько недель. Что, собственно, говорят?

— Чего только не говорят! В английском кругу в Каире всегда точно известно все, что делается в лондонском обществе, но… все становятся на сторону лорда Марвуда.

— Неужели? — воскликнул Зоннек.

— Почти без исключения. В местном обществе — тоже. Говорят, леди Марвуд держала себя крайне эксцентрично и пренебрегала всеми требованиями приличия, так что супругам оставалось только расстаться. Они не развелись ради ребенка, от которого ни мать, ни отец не желают отказываться, но ходят слухи, что Марвуд добивается развода. Леди Марвуд разъезжает по свету одна, появляется везде, как метеор, швыряет деньги пригоршнями и так же внезапно исчезает. Она окружает себя целым штатом поклонников, что не особенно хорошо для ее репутации. Я не хочу повторять все, что о ней сплетничают, но, вероятно, кое-что дошло и до тебя.

— Да, только я этому не верю. В этом браке с самого начала таилось начало несчастья; это было все равно, что сковать вместе огонь и лед. Возможно, что Зинаида вела себя неосторожно и стала еще неосторожнее, когда порвала свои оковы, но, чтобы она сделала что-нибудь, действительно, дурное, этому я не верю.