Мираж - [50]

Бертрам прошел через сад; «чудовища» не чинили ему препятствий, как знакомому человеку и домашнему врачу. Он благополучно выбрался из усадьбы и направился по дороге в город. Навстречу ему шел господин.

— А, господин Зоннек! — сказал Бертрам, протягивая ему руку. — Где вы пропадали сегодня? Я вас не видел.

— Я прямо от источника пошел гулять в горы, — ответил Зоннек, пожимая ему руку. — Я иду к Гельмрейху. А вы от него?

— Да, пытался наставить его на путь истины, но, разумеется, безуспешно. Он окончательно стал ипохондриком и все больше поддается своей мании. Я рад, что вы здесь, вы хоть на несколько часов наводите его своими рассказами на другие мысли. Вы да я — единственные люди, для которых отворяются двери этого заколдованного замка.

— И мне пришлось почти насильно ворваться, — сказал Зоннек с мимолетной улыбкой. — В прошлом году профессор встретил меня далеко не любезно, но посовестился указать на дверь бывшему ученику и другу; потом, так как враждебный прием не испугал меня и я стал приходить, он, в конце концов, привык к моим посещениям и, я думаю, почти скучал без них зимой.

— Да, мне кажется. Старика приходится буквально принуждать к тому, что ему полезно. Сегодня он опять в желчном настроении, будет вам с ним возня. Я, по обыкновению, поругался с ним и высказал ему правду в глаза. Только едва ли это поможет. Мне жаль бедную девочку Эльзу; она заживо погребена в этом мрачном доме, в обществе выжившего из ума деда, который ненавидит все, что связано с жизнью и радостью.

— Она никогда не знала радости, — сказал Зоннек с подавленным вздохом, — а если и знала в детстве, то давно забыла. Кажется, она не чувствует ее отсутствия.

— Да, она получила хорошую дрессировку, — сердито согласился доктор. — Старик — тиран в своем доме, и горе тому, кто не подчиняется его воле беспрекословно. Но перейдем к вам. Как вы себя чувствуете?

— Очень сносно. За две недели я почувствовал значительное облегчение. Вся моя надежда на кронсбергские воды.

— И вы недаром надеетесь на них, — уверенно сказал Бертрам. — В прошлом году мы достигли такого успеха, что я жду еще большего улучшения от повторного курса лечения. Но вам придется провести здесь все лето; горный воздух для вас — лекарство.

— Я знаю и уже устроил свои дела сообразно с этим. Но я желал бы поговорить с вами подробнее. Я не помешаю, если пройдусь с вами немножко?

— Нисколько. К старому ворчуну вы еще поспеете.

Они пошли вместе. Зоннек застегнул пальто, потому что подул свежий ветер; он уже не располагал прежним железным здоровьем. В минувшие десять лет он сильно постарел; мускулистая фигура держалась устало, лицо имело, несомненно, болезненный вид, волосы поседели, глубокие серые глаза, и прежде смотревшие серьезно, стали мрачны. Но стоило взглянуть в его темное, покрытое морщинами, лицо, чтобы, даже не зная его, угадать в нем выдающуюся личность.

— Я хочу задать вам один серьезный вопрос, — заговорил он. — Мне предстоит сделать кое-какие распоряжения и, может быть, принять важное решение, и потому я…

— Надеюсь, речь идет не об Африке? — перебил его доктор. — Я никогда не скрывал от вас, что о возвращении туда не может быть и речи. Ваша болезнь — следствие тропического климата и утомительных путешествий, и дело было очень серьезно, когда вы приехали сюда в прошлом году. Вам следовало раньше вернуться на родину.

По лицу Зоннека пробежала грустная улыбка.

— Вам нет надобности говорить мне это; я и сам это чувствую и, собственно говоря, давно уже чувствовал, еще тогда, когда заболел после большой экспедиции в центральную Африку. Но все-таки я еще несколько лет крепился и думать не хотел о том, чтобы отказаться от своего дела и провести остаток жизни в праздности, пока, наконец, не свалился. Последняя болезнь была для меня жестоким уроком; я примирился с необходимостью и решил остаться в Германии.

— Браво! Если так, то мы можем вести дальнейшие переговоры. Что же вы хотите знать?

— Стоит ли мне вообще принимать какие-либо решения и заново перестраивать жизнь — словом, излечима ли моя болезнь? Говорите откровенно; я столько раз смотрел в глаза смерти и так мало дорожу жизнью, что спокойно выслушаю смертный приговор. Я боюсь только одного: остаться на всю жизнь больным человеком. Как бы то ни было, я хочу знать, что меня ждет. Поэтому скажите мне правду.

— Не бойтесь, приговор будет милостивый. Когда вы уезжали от нас осенью, я еще не решался высказать свое мнение; надо было пережить зиму, первую зиму, которую вы должны были провести в Европе. Теперь я убежден, что ваша болезнь излечима, только надо запастись терпением и не ждать, что здешние воды в несколько месяцев излечат то, что приобретено за двадцать лет пребывания под тропиками. Правда, прежнего железного здоровья вам не вернуть, это я вам говорю откровенно, и об усиленном физическом или умственном труде нечего и думать, но, если вы останетесь в Европе и устроите свою жизнь сообразно с вашими теперешними силами, то я могу поручиться за ваше выздоровление.

Глубокий вздох вырвался из груди Зоннека, и легкий румянец окрасил его бледное лицо. Он как бы невольно оглянулся назад, на старый дом.