Мираж - [51]

— Значит, вы обещаете мне жизнь и относительное здоровье? — тихо спросил он. — Это больше, чем я смел надеяться. Но если я попытаюсь на основании ваших слов начать… новую жизнь, то пусть ответственность падет на вас.

— Будьте спокойны! — засмеялся доктор. — Если бы даже решением, о котором вы только что говорили, была женитьба, то я не возьму своих слов назад. Собственно говоря, в этом не было бы ничего удивительного, раз вы решили остаться в Германии. У вас седые волосы, но это не мешает делу; обладая всемирной известностью, вы можете посвататься за самую молоденькую девушку, не опасаясь получить отказ. Я полагаю, большая часть наших дам сочла бы за честь стать супругой знаменитого Зоннека.

— Пожалуйста, без комплиментов! — защищался Зоннек. — Сначала вылечите меня.

— Непременно вылечу уже ради одной рекламы Кронсбергу! Мы уже поставили на ноги одну герцогиню; если же за нашими водами будет числиться чудесное исцеление величайшего исследователя Африки, то их ждет всемирная слава. Итак, могу вас уверить, что вам нет никакой надобности чувствовать себя отверженным. В этом году предвидится очень удачный сезон; большинство квартир уже заранее занято. Пока съехалось мало — ведь мы еще не совсем освободились от снега — но уже на следующей неделе ожидается интересная гостья, английская аристократка леди Марвуд.

— Марвуд? — оживленно воскликнул Зоннек. — Неужели это…

— Ваша старая знакомая, дочь нашего бывшего консула в Каире, умершего пять лет тому назад. Я видел ее несколько раз в Луксоре, и там же она и обручилась с лордом Марвудом. Это случилось в тот самый день, когда вы с Эрвальдом отравились в вашу знаменитую экспедицию.

— В тот самый день! — медленно повторил Зоннек. — Я знаю, Осмар говорил мне.

Эти слова прозвучали как-то странно и грустно, но Бертрам не заметил этого и продолжал:

— Как раз когда в апреле я приехал в Каир за невестой, с невероятной пышностью праздновалась их свадьба; в городе ни о чем другом не говорили, а вслед за тем новобрачные уехали в Англию. Позднее я слышал, что это — далеко не счастливый брак; молодая женщина больше жила в Каире с отцом, чем в Англии с мужем; потом говорили даже, что они разошлись.

На последнюю фразу Зоннек ничего не ответил и только спросил:

— Где же теперь леди Марвуд?

— В Риме, по крайней мере, заказ на квартиру пришел оттуда. Она наняла большую виллу и везет с собой целый придворный штат, экипажи и прислугу. Вероятно, вы будете у нее?

— Непременно; ведь я был другом ее отца. Однако мне пора вернуться. Пойду к Гельмрейху.

Они расстались. Бертрам пошел дальше в город, подумав с добродушной насмешкой.

«Он утверждает, будто спокойно выслушал бы смертный приговор, а между тем буквально вспыхнул, когда я обещал ему, что он будет жить. Да, все мы цепляемся за этот жалкий мир и за эту «подлую» жизнь, как выражается тот старик. Что касается меня, то я чувствую себя в этом мире превосходно».

18

Профессор Гельмрейх поселился в Кронсберге около четырнадцати лет тому назад, когда это был еще незначительный городок. Он провел здесь лето ради укрепления здоровья горным воздухом, а осенью уже купил Бурггейм, который в то время продавался.

Десять лет тому назад он взял к себе внучку, но приезд восьмилетнего ребенка не внес никаких перемен в его отшельнические привычки. Девочка была осуждена на тот же образ жизни, какой вел ее дед, и была совершенно лишена общества сверстниц.

Гельмрейх сам учил ее, чтобы оградить от контактов с другими детьми в школе. Так росла маленькая Эльза в старом, мрачном доме, без подруг, без детских радостей, в обществе старого, сурового чудака-деда.

Когда Зоннек, расставшись с Бертрамом, подошел к воротам Бурггейма, в саду раздался яростный лай; примчавшаяся громадная собака, грозно поднявшись на задние лапы, уперлась передними в решетку, не позволяя посетителю войти.

— Тише, Вотан! Это — я! — крикнул гость.

При звуке знакомого голоса лай Вотана перешел в радостный визг. Это была великолепная собака гигантского роста и, очевидно, гигантской силы; ее густая темно-серая шерсть была разрисована черными полосами, мощная голова, украшенная настоящей гривой, напоминала волчью. Только что так сердито лаявший цербер теперь ласково увивался вокруг гостя, махая хвостом, и проводил его до самого дома.

Лай привлек второго сторожа; внизу каменной лестницы появился коренастый старик в парусиновой куртке, с загрубелой угрюмой физиономией; по-видимому, он был весьма не прочь пустить в дело против пришельца тяжелую лопату, бывшую у него в руках. Однако, когда он увидел, кто пришел, его хмурое лицо немножко просветлело. Он снял шляпу и пробурчал: «Здравствуйте!», потом отступил в сторону, пропуская гостя, и торопливо отправился запирать ворота. Зоннек невольно улыбнулся, и он не был избавлен от «инстанций».

Профессор сидел в своем кабинете, такой же большой и такой же мрачной комнате, как гостиная по другую сторону коридора. Здесь всюду были книги; полки занимали все стены до самого потолка, не оставляя места ни для чего другого. У окна стоял письменный стол, заваленный бумагами и книгами, а перед ним — кожаное кресло. Против этого окна часть ветвей на елях была срезана, чтобы было светлее для работы, зато перед другими окнами деревья разрослись так густо, что в комнате стоял полумрак.