Мираж - [34]

— Нет, не то. Я хочу сказать, что со мной дурно обращаются, — и Эльрих бросил обвиняющий взгляд на окна второго этажа.

— Фрейлейн Мальнер? Не может быть! Ведь вы — ее вернейший союзник.

— Был до сих пор, но если так обращаются…

Доктор придвинул стул и сел.

— Это интересно! Расскажите!

Эльрих был именно в таком настроении, когда человек чувствует потребность отвести душу, и принялся жаловаться.

Бертрам слушал с видом бесконечного участия.

— Да, вы порядком отравляли мне жизнь последние две недели, — сказал он, когда Эльрих кончил рассказ. — Но я никогда не сердился на вас; я знал, что вы действуете под давлением.

Эльрих нашел такой образ мыслей весьма благородным, но это заставило его еще больше рассердиться, и он геройски воскликнул:

— Я сброшу с себя это иго! Сброшу!

— Браво! Я давно ждал, что вы сделаете это; вы — более одаренная, высшая натура и не должны подчиняться ей.

Эльрих совсем растрогался от такого взгляда на его натуру. Он только теперь увидел, до какой степени несправедливо поступали с молодым человеком.

Между тем доктор продолжал:

— Полагаю, для вас не тайна, что привлекает меня сюда. Боже мой, разве преступление — любить и стремиться к обладанию предметом своей любви?

— Напротив, это в высшей степени разумно, — заявил Эльрих. — Вы и госпожа Мальнер молоды, а молодость имеет свои права. Я никогда не стал бы препятствовать вам, и теперь покажу ей, что думаю относительно этого; с сегодняшнего дня я буду сохранять нейтралитет. Объясняйтесь, доктор, делайте предложение, женитесь с Богом! Я вас благословляю.

— Покорнейше благодарю, — сказал врач и хотел дружески пожать руку благословляющего, но тот испуганно отшатнулся и опять посмотрел на окна.

— Тише! Тише! Что, если она увидит?

— Что же случилось? Ведь вы, кажется, хотели сбросить с себя иго?

— Да, но… не сейчас же! Надо сначала собраться с духом.

— А! Ну, собирайтесь. Если же наша почтенная соотечественница вздумает опять дурно обращаться с вами, скажите мне; уж я с ней справлюсь.

Бертрам встал и пошел к дверям. Эльрих смотрел ему вслед с восторгом. Что за человек! Он никого не боится!

Через полчаса компания начала собираться в путь. На дворе гостиницы стояли верховые ослы с проводниками; но понадобилось немало времени, чтобы привести все в порядок. Зоннек любезно помог своим соотечественницам сесть. Зельма легко и проворно вспрыгнула на своего серенького ослика, но ее золовке это удалось только после долгой борьбы со всевозможными затруднениями. Правда, ее крупный черный осел, носивший историческое имя Рамзес, стоял смирно как овца, а коричневый проводник-подросток был чрезвычайно услужлив, но нелегко было объяснить едущей в первый раз даме назначение стремени и уздечки. Наконец, Ульрика взгромоздилась на седло и торжественно раскрыла свой исполинский зонтик. Она никак не хотела понять, что, когда едешь верхом, лучше его не брать, и уверяла, что иначе получит солнечный удар.

Эрвальд и Бертрам, уже верхом, близко подъехав друг к другу, тихо переговаривались о чем-то. Зоннек подал знак к отъезду.

Довольно многочисленное общество тотчас разделилось на две части: Зоннек и англичане, все отличные ездоки, не выдержали езды шагом, весело отправились вперед и скоро были уже далеко; профессор же ехал медленно и осторожно, Эльрих и обе дамы — тоже. Эрвальд ехал рядом с Ульрикой Мальнер и расточал ей любезности, впрочем, без успеха; в качестве приятеля доктора Бертрама он был в опале и получал лишь самые недружелюбные ответы.

Зельма, напротив, была удивительно весела. Она, как всегда, была в черном, потому что носить летнее ей не позволялось из-за траура; светлой на ней была только шляпа с белой вуалью; из-под нее выглядывало милое розовое личико. Она совсем расцвела за последнее время.

Ульрика сторожила ее и доктора, как Аргус[5].

Спокойствие врага, который, разумеется, тоже был в числе отставших, ничуть не вводило ее в обман.

Правда, он даже не пытался помочь Зельме сесть на осла и теперь спокойно ехал рядом с профессором, беседуя с ним, но под этим, конечно, крылось какое-то новое коварство.

Сзади всех ехал Эльрих в довольно угнетенном состоянии духа. Совесть нисколько не мучила его, но он боялся, чтобы его измена не была открыта; он все еще «собирался с духом» для бунта.

— Чудное утро! — обратился Рейнгард к своей соседке. Только следовало выехать немножко раньше, а то солнце начинает уже припекать. А между тем сегодня двадцать третье декабря. Удивительный климат!

— Безобразный климат! — сердито крикнула Ульрика. — У нас, в Мартинсфельде, теперь пятнадцать градусов мороза и такие вьюги, что зги не видно. И это называется святки! В этой пустыне все навыворот, даже времена года и те перепутались. Здесь уже с самого раннего утра потеешь, да еще на осле! Нечего сказать, удовольствие!

Она с бесконечным презрением посмотрела на своего почтенного осла Рамзеса, который, нисколько не обижаясь, продолжал спокойно шагать дальше. Маленький темнокожий проводник трусил рядом, не сводя лукавых черных глаз с Рейнгарда, пока тот не сказал ему несколько слов по-арабски.

Рамзес вдруг остановился как вкопанный; понуканье, дерганье за повод — все было напрасно. Он решительно отказывался сдвинуться с места.