Мирабо: Несвершившаяся судьба - [159]

У нас недостаточно сведений, чтобы представить себе в подробностях встречу Булье с Ламарком; однако можно предположить, что в тот момент Булье, связанный тайной, не раскрыл плана Бретейля. Ему не было нужды это делать, поскольку теперь, когда он знал о Плане Мирабо, он решил склонить королевскую чету к этому проекту, который казался ему более надежным.

С другой стороны, даже если Ламарк и не знал сути двойной игры, невозможно, чтобы он ее не заподозрил и не сообщил об этом Мирабо, вернувшись в Париж 17 февраля.

Этим можно объяснить слова Мирабо, обращенные к его врачу Кабанису: «Я защищал монархию до конца, я защищаю ее даже сейчас, считая ее погибшей, поскольку ее спасение зависело от короля, и я все еще считаю ее полезной, но если он уедет, я поднимусь на трибуну, объявлю трон свободным и провозглашу Республику».

Ламарк оспорил подлинность этих слов, возможно, из боязни, что сам наговорил лишнего.

Здоровье Мирабо тогда находилось в тяжелом состоянии, что, вероятно, побуждало его откровенничать с врачом.

— Если бы я верил в медленно действующие яды, — признался он своему другу Дюмону, пришедшему с ним попрощаться, — я бы не усомнился в том, что отравлен, я чувствую, что гибну, таю на глазах.

Он обнял Дюмона, непривычно растрогавшись, и добавил:

— Я умру, надорвавшись, мой добрый друг, возможно, мы больше не увидимся. Когда меня не станет, все узнают, чего я стоил. Несчастья, которые я остановил, со всех сторон посыплются на Францию: преступную шайку, трепещущую предо мной, уже некому будет удержать. У меня впереди одни несчастья.

Эти предчувствия были высказаны в первых числах февраля 1791 года, когда Мирабо упивался своим положением председателя; еще до конца срока его правления объяснение, вытекающее из отчета Ламарка, подтвердило часть его пессимистичных прогнозов.

16 февраля Мирабо уступил кресло председателя своему преемнику, Адриану Дюпору. Разрушаемый болезнью, он хотел дать себе отдых. Тот оказался недолог: сначала Мирабо восстал против двуличия двора, а вскоре оказался вынужден лоб в лоб столкнуться с якобинцами…

III

Перейти в оппозицию по отношению к части Собрания, к которой он столь долго принадлежал, Мирабо заставили проблемы, порожденные эмиграцией. Точнее, под предлогом эмиграции он решил перейти в оппозицию; возможно, он увидел в этом способ подтолкнуть на крайности тех, кого ему не удалось погубить, принуждая к умеренности. Такая тактика вписывалась в общее направление Плана; похоже, при данных обстоятельствах она била мимо цели, поскольку сделала Мирабо подозрительным в глазах бывших товарищей.

Как и опасался парижский люд, дочери Людовика XV уехали в Италию. Никакой закон не мог воспрепятствовать этому отъезду, но головы были настолько разгорячены, что, благодаря усердию провинциальных патриотов, на пути принцесс выросло множество препятствий.

Они столкнулись с первыми трудностями, предъявив свои паспорта национальным гвардейцам в Море-сюр-Луэн, а Париж, растревоженный статьями Камилла Демулена, уже начинал бурлить. В клубах поговаривали о том, чтобы сжечь замок Бельвю, покинутый своими обитательницами. Некоторые сведущие люди уверяли, что дофин похищен двоюродными бабушками. Ходили слухи и о том, что граф Прованский грузит наличность в кареты, которые готовит для собственного бегства.

Подрывная речь Барнава вызвала доверие к последней сплетне; 22 февраля 1791 года огромная толпа отправилась к Люксембургскому дворцу, где жил монсеньор. Принц хладнокровно вышел к толпе и спокойно заверил ее, что и не думал покидать столицу.

Множество голосов перекрыл один:

— А если король уедет?!

— Вы посмеете такое предположить? — спокойно ответил брат Людовика XVI.

Этот ответ отнюдь не успокоил непрошеных гостей; графу Прованскому против воли пришлось пойти с ними в Тюильри; пока монсеньор входил во дворец, толпа заполонила все дворы.

Спешно вызванные Лафайет и Бальи были так же пассивны, как тремя месяцами раньше, когда смутьяны грабили особняк де Кастров. Однако они проследили за тем, чтобы ворота Тюильри не выломали.

«Ничего страшного не случилось, но все это было очень неприлично», — в тот же вечер написал Монморен Мирабо, который все еще лежал в постели.

На следующий день в Собрании обсуждали инцидент в Море, подробности которого стали известны: национальные гвардейцы закрыли городские ворота, и потребовалось вмешательство лотарингских егерей, чтобы путешествие могло продолжиться.

Якобинцы шумно возмущались: от имени Конституционного комитета Ле-Шапелье объявил о скором представлении законов об эмиграции, о правах королевской семьи и о регентстве.

Продолжение дебатов об «инциденте в Море» было отложено на 24 февраля. На рассвете этого дня Монморен известил Мирабо о том, что дальнейший путь принцесс был омрачен еще более серьезным происшествием: в настоящее время они обе — пленницы муниципалитета Арне-ле-Дюка.

Находясь в небольшом замешательстве по поводу того, какую линию поведения избрать, Мирабо отправился за советом к Ламарку; тот, еще не проснувшийся после ночной попойки, дал ему совет:

— Объявите себя их защитником, ибо до сих пор нет ни одного закона против них. В таком поступке, на мой взгляд, будет нечто античное, величественное, простое; вы будете красноречивы и, если нужно, убьете всех этих Робеспьеров, Крансе и Барнавов.