Мир закрытых дверей - [10]

Затем в жизни Ивана внезапно появились полки с карандашами, тетрадками и книжками – мальчик все думал и никак не мог понять, что же это за такое заведение под названием "школа", откуда раздавались зычные, разноголосые крики и куда ему суждено было отправиться.

Неуклюжий рюкзачок на спине, букетик огромных цветов в руке – и вот оно – первое сентября. Иван чувствовал себя сносно лишь до того момента, пока рядом с ним были его родители. Но как только Ваню оставили в толпе детей – смущенных, непонимающих, глазастых, с цветами и рюкзаками – он заволновался и побежал к матери, но Татьяна грозно, почти по-отцовски, сказала ему:

– Стой, непоседа! Теперь тебе нужно ходить в школу. Так что: привыкай.

Ваня остановился и вернулся в толпу. Волновался, но теперь уже меньше.

– Дети, дети! – раздался голос немолодой женщины в темно-синем платье. – Сейчас прозвучит для вас первый звонок, и вы все пойдете в первый класс.

Другая женщина – толстая и не такая строгая на вид – подняла руку с большим, блестящим колокольчиком – и в ушах зазвенело.

Но затем началось самое страшное: колонна детей двинулась вперед – к дверям школы, – а родители остались позади – во дворе. Пятиэтажное белое здание угрожающе приблизилось, разинув свою двустворчатую пасть. Ваня шел, смотрел вверх и боялся. Он хотел обернуться, чтобы взглянуть на родителей, но побоялся сделать это. Из всего, что происходило первого сентября, он запомнил только надвинувшийся страх – сто ужасных шагов от дворовой ограды до входа в школу. Сто шагов, которые ничуть не изменили жизнь, но которые почему-то остались с Иваном навсегда.

А дальше все закружилось и завертелось. Азбука, арифметика, рисование, Ирина Михайловна, первый друг Федя, непоседливая Ленка – школа оказалась нестрашной, несложной, понятной, привычной, обыденной.

Отзвенел первый класс, промелькнули каникулы, пахнувшие вафлей и медом, а затем начался голосисто и весело второй класс, вновь в руках распустились первосентябрьские бутоны – и тут же завяли; в этот год разразился невиданных масштабов кризис. Иван тогда еще не знал, что это такое – но чувствовал, что осень желтила все вокруг с неистовой злобой.

Стал позже приходить с работы отец. Он садился на кухне ужинать, включал телевизор: дядька с экрана теперь вещал скучным басом, а не задорным фальцетом, как раньше. Мать подавала отцу какие-нибудь котлеты с макаронами – ее блюда становились все более однообразными и безвкусными. А кончался вечер обычно тем, что родители или уплывали в водоворот ругани, или бесцветно молчали и даже иногда выключали гнусавый телевизор – и тогда становилось особенно мрачно и грустно.

Ивану перестали покупать игрушки. Он рос, и каждый год ему добывали новую одежду, но одежда эта уже не была яркой, красивой и удобной – она выглядела серой и невзрачной. И так стали одеваться все.

На некогда ослепительно-желтой лестничной клетке, заразившись обезображивающей экземой, меркли и отмирали веселые лампочки. Лифт теперь натужно скрипел и громко лязгал створками своих дверей – и не было уже той приятной для живота плавности замедления у нужного этажа. На стенах появились скверные надписи, краска во многих местах потрескалась и отслоилась. На ступенях скопилась грязь. И пахло. Пахло мусором, застревавшем в мусоропроводе, пахло ржавчиной и подвальной сыростью, пахло беспризорными крысами и мышами.

Улицы, дворы, люди, дети – все изменилось. Уже не было прежнего задора в школе. Многие магазины закрылись, а те, что остались, умирали долгой и мучительной смертью. Остановились заводы. В ноябре расформировали офис, в котором работал отец. Он кое-как устроился на другую работу, но и она через полгода перестала существовать. Матери повезло в этом смысле – она работала в государственном учреждении – ставила печати на документах, сортировала чиновничьи папки, вела картотеку. Но те смешные крохи, что ей платили, никак не утоляли голода растущих цен. И настала жизнь, при которой покупались исключительно продукты питания и лишь изредка одежда – когда уже было невозможно поставить очередную заплатку или скрыть потертости.

Неподалеку от школы, прислонившись к торцевой стене высокого жилого дома, угрюмо стояли два этажа бетонных конструкций недостроенного универмага. И была в этом нагромождении строительных плит пологая лестница, упиравшаяся в потолок и никуда не ведущая. Будучи третьеклассниками, Иван и компания повадились просиживать свое детское время на ступенях этой лестницы – то было их любимое место, в котором не водились взрослые. Мальчишки забирались на самый верх в укромный уголок под сводом и резались там в карты. И все пытались заглянуть в узкую щель у последней ступеньки – оттуда дул еле различимый ветерок – но так и не смогли это сделать. Иван даже однажды просунул туда подожженную бумагу, но она моментально потухла, не осветив ничего, что скрывалось за толстой стеной. Пятиклассниками они в своем скромном уголке курили самодельные сигареты. И снова загадочная щель иногда привлекала их внимание, и снова они пытались туда что-нибудь засунуть – но загадка так и осталась неразгаданной. А потом мальчики выросли и забыли об этом месте, переместившись в более цивилизованные уголки: туда, где встречались девочки.