Мир вашему дому - [78]

Он ревновал жену к детям, они забирали ее внимание, доброту и ласку, предназначавшиеся ему. Если детей не было рядом, она становилась беспокойной, думала и переживала за них. С рождением первого ребенка беспокойство навсегда поселилось в ней.

Дети, помыв руки, уселись за стол в ожидании городских гостинцев. Он ушел в баню, сгреб в кучу угли в печке, чтоб они скорее прогорели, залил березовые веники горячей водой и лег на полку в предбаннике. Хорошо пахло увядшей листвой развешанных над головой веников, из бани через приоткрытую дверь шел горячий смоляной дух. Вдали вскрикнула электричка, выбрасывая из своего тесного железного чрева новую партию дачников, в наступившей тишине закуковала кукушка.

«Двадцать один, — сосчитал он и подумал: — Хорошо бы прожить столько лет…» Закуковала вторая кукушка, совсем близко от бани, и он, примолкший, насторожившийся, вздохнул: «Десять… Добавляет или… поправляет она свою подружку? Пусть даже десять… И то хорошо». Вспомнил о детях и решительно мотнул головой: «Маленькие же! Через десять лет младшей будет всего-навсего четырнадцать. Нет, не пойдет. Поверю первой кукушке».

От крыльца в легком халатике бежала жена, и мир снова расступался, уходил вперед и стыдливо отворачивался. Часы остановились…

В воскресенье вечером он с детьми проводил жену в город. Она стояла на высоком перроне, а они снизу, от реки, махали руками. Подошла электричка, она вошла в вагон, короткий, прощальный гудок, и поезд увез ее в большой, тесный город. Он взял за руки замолчавших, опечаленных девочек, и они втроем побрели вдоль реки к своей даче.

Ночью он лежал в маленькой комнате, наверху, и слушал, как за окном ворочается с боку на бок и не может заснуть невидимый ночной мир. Он думал о жене, что наверняка не смыкает глаз в пустой городской квартире, думает и думает о детях, о нем, сочиняет разные страхи и переживает, и сердце ее, большое и доброе, болезненно сжимается, неровными толчками гонит кровь.

Провожая на станцию, он шел сбоку и чуть позади жены, чтобы не мешать семенящим за мамой детям. Он задержался взглядом на ее черной, склоненной набок голове и вздрогнул, разглядев в волосах седую прядку. Ему стало больно, но он ничего не сказал жене. Пусть ей скажут об этом на работе.

Из-за крыши соседней дачи вылезла луна, ее белый, мертвенный лик высветил комнату, залил ее ярким, неживым светом. На соседней койке беспокойно заворочались дети, и он задал себе в тысячу первый раз недоуменный вопрос: отчего дети так близки к природе и живо воспринимают ее в любом проявлении? Отчего лунный свет обеспокоил, насторожил их детское сознание, не отягощенное ни опытом, ни знаниями. Он попытался мысленно погрузить себя, хоть на минуту, в страшный, далекий век, когда человеку в его тусклой жизни помогал один камень, а удержаться, сохранить себя среди грозных зверей, один на один с незнакомой, малопонятной природой помогали слабые проблески ума. Ему почти удалось переместить себя в тот каменный век, ему чуть не воочию показалось, что дети его свернулись клубком в узкой, холодной пещере, прижались к матери, а снаружи, совсем близко, бродят голодные, свирепые звери. Вот бы еще одна темная ночь прошла, но вдруг выползает луна, ее предательский свет освещает убогое прибежище человека, и рык голодных зверей уже возле входа…

Он встал, прошелся по комнате, сбрасывая с себя, словно паутину, наваждение, накрыл одеялом спящих детей и снова лег. Он вспомнил два счастливых дня, проведенные на даче с семьей, вспомнил свою любимую работу в городе, вспомнил слова жены, сказанные ею вчера, вот в этой самой комнате: «У нас хорошие дети? Правда, Роман?», он вспомнил все это, и ему стало по-настоящему хорошо. Дети сегодня уснули радостные: папа пообещал их назавтра сводить в лес, за болото, и показать им домик на курьих ножках, где живет зловредная старушка, что обижает маленьких детей. Папа сильный и смелый, он обязательно поговорит с горбоносой хозяйкой, и она перестанет уносить к себе хороших, послушных малышей. Но непослушных тоже жалко, вот как быть с ними… За таким разговором уснули дети, и он с удовольствием представил шумное, суетливое утро, бестолковый завтрак, возбужденных девочек, требующих, чтоб их сейчас же вели в этот сказочный лес, что растет прямо к небу сразу за гнилым болотом. Там, на большой поляне, стоит на сваях хижина, в ней останавливаются на ночь косцы. Дети любят эту зеленую поляну, наигравшись на ней до одури, они садятся возле хижины и хорошо едят.

— Паук! — вдруг закричала во сне младшая дочь, забила ногами, затрепыхалась под одеялом.

Он подбежал к детской кровати, погладил дочку, похлопал по спинке. Она затихла, будто к чему-то прислушиваясь, и он отошел было от нее, прилег и закрыл глаза. Но детский крик: «Паук! Папа, гляди, какой паук!» снова поднял его. Он взял дочку на руки, прижал к себе, но девочка беспокойно озиралась, отталкивала от себя нечто страшное, липкое. Он посадил ее на свою кровать, ласково зашептал на ухо, но девочка широко раскрытыми глазами глядела на лунный свет в окне, пугалась и шептала: «Вот он, ползет…» Тогда он сделал движение рукой, будто схватил кого-то, и махнул в сторону раскрытого окна.