Мир в ХХ веке - [104]

Ослабление России

Под ружьем у России были более 9 млн человек, у Германии — 7 млн, Австрии — 5 млн. На Восточном фронте русская армия была вооружена 16 тыс. пулеметов — ровно столько, сколько было у немецкой армии на Западном фронте. Важным достижением России было завершение строительства железной дороги Петроград-Мурманск. И все же русские офицеры, которые всегда бравировали перед Западом огромной массой и природной стойкостью русской армии, к концу 1916 г. стали подавать признаки усталости. 17 октября 1916 г. адъютант великого князя Михаила (брата императора) барон Врангель поделился с военным атташе союзников: “Русский фронт теперь обложен от одного конца до другого. Не рассчитывайте больше ни на какое наступление с нашей стороны. К тому же мы бессильны против немцев, мы их никогда не победим”. На Западе также признавали исключительные качества германской армии, но такая степень отчаяния была там неведома. Внутри Российской империи утомление, уныние и раздражение росли с каждым днем. Зима 1916–1917 гг. начиналась при самых мрачных предзнаменованиях.

Военные расходы России составили в 1914 г. 1 млрд 655 млн руб., в 1915 г. — 8 млрд 818 млн., в 1916 г. — 14 млрд 573 млн, а за восемь первых месяцев 1917 г. они равнялись 13 млрд 603 млн руб. Общая сумма военных расходов России между началом войны и 1 сентября 1917 г. составила 38 млрд 650 млн руб.[381] Чтобы покрыть эти расходы, Россия между августом 1914 г. и сентябрем 1917 г. взяла займы на сумму 23 млрд 908 млн рублей, из которых 11 млрд 408 млн составили внутренние займы, 4 млрд 429 млн облигации и 8 млрд 70 млн внешние займы. Займы, как мы видим, насчитывали 61,9 % всех фондов, мобилизованных для ведения войны, но только 20,9 % были получены от зарубежных кредиторов[382]. Безграничными ресурсы России быть не могли.

7 марта 1917 г., когда император Николай возвратился в ставку после двухмесячного отсутствия, в Петрограде уже начались массовые демонстрации. На следующий день конная полиция коменданта города Хабалова пыталась разогнуть растущую и становящуюся все более решительной толпу. Переход на сторону народа Павловского полка доказал, что твердой защиты самодержавия армия уже собой не представляет. 10 марта 1917 г. петроградский Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов объявил себя самостоятельной властью в стране, конкурируя в этом с достаточно слабой Думой. Вечером в понедельник восставшие в Петрограде уже имели броневики. Не получив поддержки командующих русскими фронтами, император Николай вынужден был отречься в пользу своего брата Михаила, а тот, под влиянием слабости и момента отрекся тоже, завершив тем самым историю правления Романовых в России.

Падение царя было почти молниеносным. Как это могло произойти, не вызвав немедленно бурю? Только одно объяснение выдерживает критику: многие тысячи — миллионы подданных русского царя задолго до того, как монарх был вынужден покинуть трон, пришли к внутреннему убеждению, что царское правление неспособно осуществлять руководство страной в период кризиса. И все же: “Стало глупой модой рисовать царский режим как слепую, коррумпированную, некомпетентную тиранию. Но обзор тридцати месяцев ее борьбы с Германией и Австрией требует исправления этого легковесного представления, требует подчеркнуть доминирующие факты. Мы должны измерять мощь Русской империи по битвам, в которых она выстояла, по несчастьям, которые она пережила, по неистощимым силам, которые она породила и по восстановлению сил, которое она оказалась в состоянии осуществить”[383].

Наступает черный час России. Еще недавно блистательная держава думала о мировом лидерстве. Ныне, смертельно раненая, потерявшая веру в себя, она от видений неизбежного успеха отшатнулась к крутой перестройке на ходу, к замене строя чем-то неведомым. Ставший министром иностранных дел лидер кадетов П.Н. Милюков писал позднее: “Мы ожидали взрыва патриотического энтузиазма со стороны освобожденного населения, который придаст мужества в свете предстоящих жертв. Память о Великой Французской революции — мысли о Вальми, о Дантоне — воодушевляли нас в этой надежде”[384].

С приходом к власти республиканских правителей, представлявших на пути к Октябрю широкий спектр политических сил от октябристов до эсеров, дипломатические представители Запада стали отмечать (чем далее, тем более) и ослабление мощи России и ее меньшую надежность как союзника. Надежды первых дней февральской революции довольно быстро сменились сомнениями. Двоевластие Временного правительства и Совета рабочих и солдатских депутатов лишало Россию того организующего начала, которое ей необходимо было более всего. Как сказал английский историк Лиддел Гарт, “умеренное Временное правительство взобралось в седло, но у него не было уздечки”[385].

Согласно учебникам, новая революционная армия должна была обрести новый дух и победить косного реакционного врага. В жесткой русской реальности “революционная военная доблесть” стала наименее привлекательным понятием, и Временное правительство зря искало Бонапарта. Талантливый адвокат Керенский годился на эту роль менее всех прочих. Впервые мы видим, что послами Антанты (Бьюкенен в меньшей степени, Палеолог — в большей) овладевает сомнение в исторической оправданности дальнейшего союза с Россией. Самое большее двадцать-тридцать дивизий, которые в случае краха России Германия могла бы снять с Восточного фронта, недостаточны, как надеется Палеолог, для победы Германии на Западе.