Мир тесен - [32]

Не доходя до павильона, я увидел слева, на лужайке, группку парней, играющих в футбол. Остановился посмотреть. Их было человек десять, разнокалиберные все, а распоряжался игрой белобрысый дылда во флотской фланелевке и широких штанах. Он покрикивал, голос у него был такой, знаете, переходный, и в выборе слов парень себя не утруждал. Он кидался отнимать мяч и отталкивал противников длинными руками, а одного, щупленького малого с красными торчащими ушами, он здорово огрел по шее. Малый пошатнулся, но стерпел, безропотно отдал мяч.

Что-то у меня ноги зачесались. Тут как раз мяч полетел в мою сторону, я перехватил его и повел, обходя одного, другого. Влез, в общем, в игру. Некоторое время мы с гиканьем гоняли мяч по травянистому полю. Чем хорош футбол? Да вот тем и хорош, что каждый желающий погонять мяч — великий футболист. Ты лучше всех играешь, лучше всех соображаешь, вот у тебя отнимают мяч, но ты не даешься, борешься, — а вот брыкаться не надо… зачем бьешь по ногам, белобрысый?.. Вокруг мяча возникла свалка, такой пыхтящий, лягающийся клубок. Тут белобрысый очень уж дал волю рукам — расшвыривал пацанов, отталкивал, а щупленькому малому так заехал в ухо, что тот с воем вылетел из свалки и растянулся на траве.

Я рассердился и крикнул белобрысому:

— Ты, футболист! Чего дерешься? Зачем его ударил?

Щуплый малый перестал выть и поднялся, глядя на меня с любопытством. Он держался рукой за ухо, и мне теперь было понятно, почему у него уши такие красные.

А белобрысый, оборвав ляганье и ругань, медленно пошел ко мне. Мы роста примерно были одинакового, но руки у него были длиннее. Я, может, никогда не видал таких длинных ручищ. И таких нахальных глаз. У него глаза близко посажены, в одном, наверно, сантиметре, — только я подумал об этом, как получил молниеносный удар под дых.

Я упал навзничь и, падая, ударился головой об ствол дерева, но это бы все ничего — главное, что дышать не мог… хватал ртом воздух, а вдох не получался… такой подлый он нанес удар в солнечное сплетение…

Пока я корчился на траве, судорожно пытаясь вздохнуть и обхватив руками грудь, белобрысый дал стрекача, а за ним смылись и другие футболисты. Только щуплый малый остался. Он нагнулся ко мне и тронул за плечо. Тут я наконец продышался. Слава богу, сделал вдох, а дальше пошло само собой. Я сел и посмотрел на этого, красноухого.

— Тебя как зовут? — спросил я.

— Степа, — сказал он.

— А этого? Ну, который меня ударил? Он не ответил.

— Не бойся, — сказал я, но он молчал. — Чего ты боишься? Почему терпишь от этого гада?

Я поднялся на ноги, но разогнулся не сразу. Здорово он меня саданул. Болело очень в груди, и в спину отдавало. Степа отряхнул с моей спины налипшие травинки и комья земли.

— Он что, моряк? — спросил я. — Ты знаешь его?

— Он в ТМАУ учится, — ответил красноухий Степан и, не попрощавшись, пошел прочь. Я его окликнул, но он ускорил шаг и вскоре скрылся из виду.

Ничего себе я поиграл в футбол. Чуть не отдал концы. Я подобрал свою кепку, очистил от земли и надел. ТМАУ — это что ж такое? Что за училище? Я доплелся до ближайшей скамьи и сел, размышляя, что же делать: идти разыскивать это ТМАУ и добиваться, так сказать, отмщения или плюнуть?

Боль отпускала, дышалось все свободней, и я решил плюнуть.

Когда я снова пришел на улицу Юного Ленинца, Марина была дома. Она с удивлением посмотрела на меня снизу вверх.

— А, это ты! Мама говорит, приходил Борис, а я не могу понять… Проходи в комнату.

На ней было зеленое платье с ленточками на груди и белые туфли на высоких каблуках, — вообще она мне показалась сейчас взрослее, чем тогда, когда мы ее увидели в первый раз.

Мама ее убирала со стола книгу, шитье какое-то. Она улыбнулась, как старому знакомому, и сказала:

— Садитесь, пожалуйста. Сейчас будем обедать.

— Да нет, я на минутку, — сказал я. И — Марине: — Коля Шамрай привет тебе передает. И вот это…

Вытащил из кармана шоколад и протянул Марине. Она взглянула… черные брови у нее взлетели вверх… она разразилась смехом… Черт! Я отдернул руку с изломанной, раздавленной плиткой «Серебряного ярлыка». Из обертки сыпались шоколадные крошки. Марина хохотала, а я стоял красный, лупал глазами и ждал, когда она угомонится. А она бы никогда не остановилась, если б ее мама не сказала:

— Мариночка, это же неприлично. Что с тобой?

— Извини! — Марина оборвала смех, ее лицо сразу сделалось серьезным, даже печальным.

У нормального человека, подумал я, не бывает таких быстрых переходов.

— А где Коля? — спросила она в своей быстрой манере. — Есть от него известия?

Я сказал, что как раз вчера пришла открытка из Кронштадта: Колю взяли во флот.

— Ну что ж, — сказала Марина, — ему пойдет морская форма. Тебя тоже призывают?

— Осенью пойду.

— Все мальчики уходят в армию, — сказала Марина. — Помнишь, — обратилась она к матери, — я рассказывала про трех студентов, которых оставили ночевать в летнем доме Петра Третьего? Борис один из них. Да ты садись. Ты ешь гороховый суп?

Мне бы решительно отказаться и уйти твердым шагом. Вместо этого я послушно сел за стол, покрытый желтой клеенкой, и через минуту передо мной дымилась тарелка с супом.