Мир сотворенный - [3]

Он снова потянул из бутылки.

Через минуту он уже забыл и о хозяйке, и об Амалии. Хотелось чего-то другого, но чего, он не знал. Он подошел к окну и посмотрел на белый свет. Там сновали люди, телеги, и погода была совсем такая, какая бывает только в этот день: воздух весел и чист, отчаянно искрится и сверкает снег.

«Все же самое великое дело — сотворить мир…» — подумал Лёринц.

Он пришел в страшное возбуждение от того, какое это великое дело. Сердце забилось сильно-сильно, мысли сверкали, как искры. Он и сам не знал, сколько простоял так, и увидел вдруг деревенского мужика, идущего из города за руку с маленьким сыном, веселым и шаловливым малышом лет пяти, не больше. Только одежда на нем была как у взрослого: сапоги, чулки, суконная куртка и баранья шапка.

«И у нас такой есть!» — внезапно пришло ему на ум.

Он вошел в спальню и возле зеркала нашел куклу-мальчика, у него и одежда была совсем такая же, как у живого на улице.

— Пойдем-ка!

Лёринц принес куклу в мастерскую, и они там дружились. Потом он вынул инструмент и принялся за работу — колыбельку для игрушечного мальчика мастерил. Да не какую-нибудь, а красивую! Она и получилась красивая — что правда, то правда, — только времени много отняла, потому что заканчивал он ее уже при свете лампы. Он застелил колыбельку как следует, а куклу назвал маленьким Иисусом. Очень заботливо уложил ее в колыбельку и вместо цветов поставил на высоконогий круглый столик, поближе к печке.

Ему казалось, что и он сотворил маленький мир.

Он тоже отдохнул, как господь после первого дня творения.

Поел и снова отпил вина.

Потом он вышел на улицу: а вдруг удастся раздобыть для «маленького Иисуса» чудо-пастухов или, может, даже волхвов. Господ мимо много проходило, только он подумал, что барин не подойдет ни для пастуха, ни для волхва. Повстречалась ему и вифлеемская компания, он было к ней присоединился, но, когда рассказал, в чем дело, над ним посмеялись. Лёринц подумал, что лучше уж к бедному человеку обратиться, и даже окликнул одного, как раз выходившего из корчмы. Растолковал, что ему нужен пастух или волхв; бедняк спросил:

— А сколько дашь?

— Я думал, бесплатно, — ответил Лёринц.

И бедняк его чуть не побил.

«Больше и пытаться не стану», — подумал Лёринц. Его теперь не интересовали люди, в одиночестве и задумчивости поторапливался он домой. И даже не заметил, что за ним, преданно его сопровождая, бежит какая-то собака. У ворот дома он вдруг обернулся и лишь тогда ее увидел. Собака, видно, пастушья и была бы совсем белая, если бы не такая грязная. Тощая животина молящими глазами смотрела на Лёринца, и он ее пожалел.

— Ну, иди сюда!

Они вдвоем зашли в мастерскую, и она сразу наполнилась жизнью и радостью, потому что собака никак не могла успокоиться: как безумная поддавала носом стружки, шелестела ими, без устали виляла хвостом и все прыгала на Лёринца, стараясь отблагодарить.

От нее сильно пахло псиной.

— Успокойся, Мира! — прикрикнул на нее Лёринц.

Он дал собаке несколько кусков из корзины, потом согрел воды и вымыл ей лапы и уши. Мира была очень счастлива, да и Лёринц радовался, что судьба послала ему не человека, а собаку. Потому что люди ищут выгоды, завидуют и дерутся, а с этой собакой он, быть может, сотворит на сегодняшний вечер лучший мир для «маленького Иисуса».

Лучший мир с животными!

Он вышел в кухню и принес кошку. Мира, едва увидев кошку, показала зубы, но, когда поняла, что Лёринц любой ценой хочет мира, все же с ней подружилась.

Образовывался маленький мир.

— Принесем-ка еще одного! — сказал Лёринц.

Он вышел и вернулся с большим красноголовым петухом под мышкой. Опустил его на пол гулять по стружкам, но петух не желал двигаться с места, а, моргая, глядел на собаку и кошку.

Те подозрительно смотрели на него.

— Чтобы сегодня был мир! — повелел Лёринц.

Казалось, и будет мир, потому что петух стал копаться в стружках, собака уселась посредине мастерской, а кошка разлеглась у печки.

Все заслужили награду.

Лёринц достал корзину, мысленно поделил еду. Сначала вынул то, что предназначал собаке, и положил перед ней на пол. Потом наделил кошку, покрошил лакомые крошки петуху.

И сам принялся за еду вместе с ними.

Только лишь все они занялись едой, в наступившей тишине стал вдруг слышен писк, и вдоль стены прошмыгнула мышка. В мгновенье ока кошка оказалась там и с жутким шипеньем вцепилась в мышь. Секунда — и собака, ворча, уже треплет кошку, а петух в испуге взлетает на колыбельку «маленького Иисуса», которая падает на пол. В еще большем испуге перелетев на печку, петух обжигает себе лапы и взъерошенный падает наземь.

Как громом пораженный смотрел Лёринц на происшедшее.

Даже пошевелиться не мог.

Потом закричал на собаку:

— Мира!

Но та продолжала терзать кошку.

— Мира!

Он схватил палку и ударил собаку по голове.

Сразу наступила тишина.

Мира повалилась на бок, но кошка была у нее в зубах, а в пасти у кошки — мышь.

— Совсем как люди…

Лёринц постоял задумчиво на затихшем поле битвы, потом поднял с пола «маленького Иисуса» и отряхнул от пыли и стружки.