Мир сновидений - [7]

(1900)

ОДИНОКИЙ ЛЫЖНИК

Я заснеженным полем скольжу не спеша,

солнце зимний окончило путь,

и томится печалью моя душа,

и тоска наполняет фудь.

Лыжня чуть видна.

Да верна ли она?

Одинокому так дорога длинна!

А тени лесные все гуще, темней.

Думы следом невольно бегут:

вспомнит ли кто-нибудь обо мне,

если сгину в чащобе тут?

Жилья не видать,

и мне отдыхать

не время, не время мечтать.

Я на лыжах бежал вдоль болот и озер

и шагал по бескрайним полям,

я взбирался на гребни высоких гор,

шел по тропам и по холмам.

И теперь я вдали

от родимой земли,

но силы меня подвели.

Я кружил, бродил по чужим местам,

по приметам дорогу сверял,

устремлялся, боролся, желал и мечтал

и покой навсегда потерял.

Но все так же пока

моя цель далека.

Я продрог, и на сердце тоска.

Перед взором усталым так ясно стоят

годы детства — мираж золотой.

Снова вижу матушки ласковый взгляд

и отцовский локон седой.

Человеком он был!

Он беседы любил,

когда вечер на землю сходил.

Я заснеженным полем скольжу не спеша.

Снег кружится со всех сторон.

Были сестры и дом, жизнь была хороша

или все это только сон?

Как попал в эту стынь

среди снежных Пустынь?

Где друзья, почему я один?

Нет, я не одинок, мои сестры со мной,

леса мрачного больше нет,

там лучится окошками дом родной,

где нас ждут и тепло, и свет.

И тревожится мать,

что детей не видать,

на крыльцо выбегает опять.

Не волнуйся, родная, за нас всерьез —

мы дорогу к дому найдем,

нам тепло на лыжах даже в мороз

в толстом свитере шерстяном.

Нас встречай у дверей!

Поцелуем скорей

наши щеки и пальцы согрей.

Мы подъедем тихонько, заглянем в окно:

трубку длинную курит отец,

заждались нас, наверно, давным-давно

мама в печь добавляет дровец…

Ого-го! Ура!

И, вбежав со двора,

к маме мчится гурьбой детвора.

А тени лесные все гуще, темней.

Снег кружится со всех сторон.

Добежал ли лыжник до двери своей,

или был это только сон?

В грезах боль позабудь.

День прошедший избудь.

Одинокого лыжника кончился путь.

YKSIN HÜHTÄJÄ

Minä hiihtelen hankia hiljakseen,

jo aurinko maillehen vaipuu,

minun mieleni käy niin murheisaks,

minun rintani täyttää kaipuu.

Latu vitkaan vie.

Vai vääräkö lie?

Niin pitkä on yksin hiihtäjän tie.

Ja kuusien varjot ne tummentuu.

Minä annan aattehen luistaa.

Ja jos minä korpehen kaadun näin,

mua tokkohan kukaan muistaa?

Kylä kaukana on.

Nyt lepohon

ei aikaa vielä, ei aattelohon.

Olen hiihtänyt metsää, järveä

ja rimpeä rannatonta,

olen laskenut rinteitä laaksojen

ja kohonnut vuorta monta

ja vuorten taa

mun jäi kotomaa,

mut voimani, voimani raukeaa.

Olen vierinyt maita ma vieraita

ja ottanut merkkeja puista,

olen pyrkinyt, tahtonut, taistellut

ja levänneeni en muista.

Mut määräni pää

yhä loitoksi jää.

Mun on niin kylmä, mua väsyttää.

Ne nousevat lapsuusmuistot nuo,

ne aukee maailmat armaat,

näen silmät mä äitini lempeän taas

ja taattoni hapset harmaat.

Se vast’ oli mies!

Se taruja ties,

kun joutui ilta ja leimusi lies.

Mina hiihtelen hankia hiljakseen.

Tuul’ hiljaa heittävi lunta.

Koti mullako ollut ja siskot ois

vai oisko se ollut unta?

Miten korvessa näin

nyt yksinäin

mina hiihtaisin? Missä on ystäväin?

Ei, enhän mä korpea hiihdäkäan,

minä hiihdänhän siskojen kanssa,

koti tuolla se vilkkuvi kultainen,

tuli taasen on takassansa,

emo huolella käy,

eikö lapsia näy,

kun ilta jo hangilla hämärtäy.

Elä murehdi turhia, äitini mun,

me tullaan, tullaanhan kyllä,

me tulemme poskin niin lämpimin,

meill’ onhan villaista ylla,

ja jos kylmaksi jaa

sormi yks tai taa,

sun suukkosi kylla sen lammittaa.

Me hiihdamme alta ikkunan,

me katsomme salaa sisaan:

Isa pitkaa piippua polttelee,

emo takkahan halkoja lisaa.

Hei, hip hip huraal

Kaikk’ kerrassaanl

Ovi auki ja aidin helmahan vaan.

Ja kuusien vaijot ne tummentuu.

Tuul' hiljaa heittavi lunta.

Joko kotihin korpien hiihtaja sai

vai ollutko lie vain unta?

Uni tuskat vie.

Paiva loppunut lie

ja loppunut yksin hiihtajan tie.

* * *

А годы идут все трудней и трудней,

и думы мои все фустней и мрачней

и жгут, и пылают, и жаждут.

Надеюсь напрасно, что утренний свет

рассеет печали, избавит от бед, —

вернутся они не однажды.

Приходят привычно они, как домой,

и новых приводят гостей за собой,

теперь различить их сумею:

то горе, что сердце разбило вчера,

с сегодняшним рядом легко, как игра, —

где ж то, что других тяжелее?

Когда же придешь ты, о высшая боль,

вселенной всесильный тиран и король?

Я с детства пленен твоей властью,

дрожа ожидал я тебя по ночам,

твой мертвенный взгляд на лице ощущал

в минуты недолгого счастья.

Колено хочу преклонить пред тобой

и, глядя в глаза тебе, вызвать на бой:

отдам я и жизнь, и силы,

но юную душу мою — никогда!

Огонь из нее высекает беда,

его унесу я в могилу.

* * *

Ja vuodet ne käy yhä vaikeammiks

ja haaveet ne käy yhä haikeammiks,

ne polttaa, ne hehkuu, ne halaa.

Joka ilta ma mietin: Kai huominen uus

tuo lohdun ja loppuvi rauhattomuus!

Yö loppuu, mUt murheet ne palaa.

Ne tulevat niinkuin kotihin,

ne tuovat uusia vieraitakin,

jotka nimeltä tunnen ma juuri.

Se murhe, mi eilen mun murtaa oli,

suli hymyks, kun tänään suurempi tuli —

koska tulee se suurin, se suurin?

Koska saavut sa tuskani korkein,

sinä maailman valtias mahtavin,

jota lapsesta saakka ma uotin,

jota vapisin öisin ma vuoteellani,

jonk’ katsehen tunsin ma kasvoillani,

kun hetkeksi onneeni luotin.