Мир сновидений - [11]

kuusi suolaista kaloa,

leivät hannaassa homeessa,

kalat kaikki vuoden vanhat.

Kenpä kontinkantajaksi?

Kultaruusu, Ruojan tytär.

Virkahti kiveltä Kiesus:

«Miksi tuot minulle näitä?»

Lausui kaunis Kultaruusu:

«Eväät on emon panemat,

itkut immen vierittamät».

Kysyi Kaijalan jumala:

«Mita itket, miesten lempi?»

Puikutti punainen Ruusu:

«Osoa inehmon itken,

koko kohtalon kovuutta».

Mursi Luoja leivänkyrsan,

pañi palasen kannikalle.

«Siis kera pitoihin käyösl»

Nyrpisti nenäänsä Ruusu,

toki kuuli käskijätä,

söi palan hyvillä mielin,

toisen miellä mielemmällä;

palat on parhainta nisua,

kalat kaikki vastasaadut.

Ihmetteli itseksensä.

Jo kysyikin Kiesukselta.

Hymähti hyvä jumala:

«Niin on laatu Luojan leivän.

Min osoa inehmon itkit,

sen mehustit särvintäsi,

minkä kohtalon kovuutta,

sen sulostit suupaloja,

alla taivahan sinisen,

amo-Luojan atrialla.»

Juoksi, joutui kohin kotia,

ei ikinä isonnut Ruusu.

Из сборника «Псалмы Святого четверга I» / Helkaoirsiä I (1903)

УДАЧА

Так седые пели боги,

бородатые ревели

возле озера Округи,

на пиру в избе Удачи:

«У того блаженный жребий,

тот схватил за косу счастье,

у кого в руках уменье.

У него в дому достаток,

не иссякнет в бочках пиво.

А Удача, тот счастливец,

тот умелый землепашец,

наливал в братину пива,

таковое слово молвил:

«Вот житье-то, вот веселье!

У меня добра в избытке,

да одно печалит сердце:

Туони придет суровый,

Куоло все под корень скосит»[5].

Только выговорил это,

зазвенели колокольцы,

за забором забренчали,

к ним прислушался хозяин;

боги тоже приумолкли.

Новый гость ввалился в избу,

в бороде, на шапке иней,

на бровях висят сосульки;

тут лучина стала гаснуть,

побледнел лицом Удача.

Молвил Куоло незваный:

«Коль никто не привечает,

сам скажу себе: с приездом!»

А Удача, тот счастливец,

тот умелый землепашец,

чует — в жилах кровь застыла,

сердце будто замирает

от невыразимой муки;

все ж приветливо сказал он:

«Ты пожалуй к нам на праздник,

пива пенного отведать».

Буркнул гость заиндевелый:

«Я пришел не веселиться,

сам налью себе я пива».

Он шагнул к гостям почетным,

выпил пенную братину,

говорит слова такие:

«Новостей никто не спросит —

сам скажу, какие вести:

путь-дорога ждет Удачу,

сани — увезти героя».

Помертвел, поник Удача,

подкосилися колени,

рухнул он бессмертным в ноги,

завопил истошным криком:

«Не могу еще расстаться

с домом добрым и с хозяйством,

с молодой моей женою!

Хоть на день прошу отсрочки,

на одну неделю, на год!»

Боги важные кивнули.

Странно усмехнулся Куоло:

«Мы насильно не уводим,

да еще богов любимца.

Что ж, мое-то время терпит».

Вышел из избы Туони,

за собою дверь захлопнул;

не отдышится хозяин,

переводят дух и гости.

А Удача, тот счастливец,

тот умелый землепашец,

чует — в жилах кровь взыграла,

сердце словно вырастает

от веселья удалого;

наливал в братину пива,

таковое слово молвил:

«Вот житье-то, вот веселье,

на столах еды в избытке,

да всего сильнее радость:

воротиться с Туонелы[6],

видеть, как уходит Калма».

Праздник шел, ковши гуляли,

наполнялися, пустели.

Захмелел, заснул Удача.

Он в пустой избе проснулся,

услыхал мороз трескучий,

поглядел в окно Удача:

у ворот коня увидел,

смирно конь стоял в упряжке,

на санях — дородный кучер,

воротник тулупа поднят.

Побледнели в небе звезды,

утро зимнее вставало.

Вспомнил он вчерашний вечер

и сказал как будто в шутку:

«Дом в работу — гость в дорогу!

Эй, пора уж просыпаться!»

Но в ответ ему — ни звука.

Высек он огонь огнивом.

Глянул в горницу и в сенцы

и пошел наверх в светелку,

где молодка почивала;

громко с лестницы позвал он:

«Время, милая, проснися —

звезды ясные бледнеют!»

Но никто не отозвался.

Тут Удача, тот счастливец,

тот умелый землепашец,

он недоброе почуял,

нехороший в жилах холод;

снова в горницу вернулся,

подошел к печи поближе:

печь давно, видать, остыла.

Снова глянул он в окошко:

конь стоял как был — стеною,

как гора, вздымался кучер.

Вспомнил он вчерашний вечер —

губы сами улыбнулись:

«Хорошо тому счастливцу,

кто с богами покумился».

Потянулся он, зевая,

да прилег в углу на лавку,

порешил поспать немного;

головой крутил, руками,

так ворочался и эдак —

сон нейдет, как ни старайся.

Подскочил в сердцах Удача,

осердился, заругался:

«Веселей пойдет гулянье,

коль гостей чуток убудет!»

Отвечал холодный кучер:

«Что ж, пойдем — пора в дорогу».

Как узнал Удача гостя,

сердце в нем захолонуло:

«Получил я год отсрочки!»

Гость ледовый усмехнулся:

«Получил годов ты сотню,

да неужто не заметил?»

А Удача и не помнит,

чтобы жил он после пира:

«У меня сынок был малый».

Говорит морозный Туони:

«Умер он и похоронен,

в Манале уж век лежит он».

Тут Удача, тот счастливец,

тот умелый землепашец,

распознал богов подарок,

говорил он, горько молвил:

«Ни за что на свете, смертный,

не садись за стол с богами!

У богов пиры-то долги —

быстры годы человечьи,

словно колесо у прялки.

Золотые дни мелькнули —

всей-то жизни время вышло,

молодца хребет согнулся

в этих праздниках веселых,

на попойках у бессмертных».

Сел он в розвальни к Куоло,

зазвенели колокольцы

в дымке зимнего рассвета,

прозвенели на проселке,

на озерном льду затихли.

TUURI

Noin ne lauloivat jiimalat,

juorottivat jouhiparrat

rannalla Aluen järven,

Tuurin uudessa tuvassa:

«Autuas elämän arpa,

kun on onni ottamassa,

taito kättä käyttämässä.

Ei elot eläen puutu,

taarit taijoten vähene».