Мир приключений, 1987 - [68]

— Куда вы? — спросила Рая. — Обратно в Турцию?

— Может, и в Турцию.

— Да он не турок, — сказал Коля.

— Значит, в Грецию.

— И не грек. Теперь уже ясно — русский, и никуда не поедет.

— Нет уж, пацанята. Отдаю кормовой.

Коля насупился.

— Значит, вы из этих… из буржуев, раз тикаете от революции.

— Это я — то из буржуев?

— Ну уж не из трудящих. Все трудящие себе счастье добывают, а вы тикаете.

Гриша невесело усмехнулся:

— “Трудящие”… А кто знает, что оно такое счастье и с чего его едят?

— У дедушки был толковый словарь, — сказала Рая. — Там написано: “Счастье, счастья, множественного числа нет. Ощущение полноты жизни”.

— Как? — Гриша заинтересовался. — Так и написано?

— “Ощущение полноты жизни”.

— Нет! Что множественного числа нет — написано?

— Написано.

— Я так и думал: множественного числа нет. Больше, чем на двоих, не выдается. Третий — уже лишний. — Гриша посмотрел на Колю. — А говоришь “трудящие”. Я, хлопчик, сам по себе, где хочу; там и живу. Могу вообще себе устроить отдельное царство-государство. Назову его, скажем, Гришия. Меня Гришей звать.

— Лучше Гришландия, — посоветовала Рая.

— Так еще красивше, — согласился Гриша. — Островок с банановым садочком посередке океана я уже приглядел. Так что, территория будет. Население? Хотел там одну барышню поселить… — Гриша бросил грустный взгляд в сторону дома, из которого ему пришлось постыдно бежать. — Ну да ладно. Чем нас меньше, тем у нас меньше забот — армии не надо, если населения всего один человек и тот уклоняется от службы в армии. Полиция тоже ни к чему — у нас не воруют, только перекладывают из кармана в карман. И революции устраивать некому: когда человек один, кому он мешает? Никому от него ни холодно, ни жарко, — Гриша безнадежно махнул рукой. — Прощайте, трудящие, дай вам бог счастья.

Он направился к забору санатория, но Рая схватила его за рукав:

— Возьмите меня с собой, — заговорила она сквозь слезы. — Я вам буду еду готовить и белье стирать. Я всему научилась в санатории — мне за няньку приходится быть при малышах. Возьмите, пожалуйста! Все равно он говорит, меня при красных из санатория выгонят, Потому что дедушка мой — статский советник. Возьмите, если у вас там не сыро. При сырости мне совсем нельзя жить.

— Ну….. ну… Зачем же сырость разводить, если нельзя? Давай вытрем. — Гриша руками размазал слезы по ее лицу и сказал грустно: — Нет у меня там сырости. Ничего у меня там нет. — И посмотрел на Колю, ища сочувствия.

— Все равно вы буржуи, — сказал Коля, — и паразиты! Райка первая. Она ему будет готовить и стирать! Слыхали? А у докторши вон сколько ртов голодных! Олюне совсем худо стало. Лежит в изоляторе. Даже бредит и то едой: “Упу надо! Упу надо!” Это она супу просит, — Коля круто развернулся и пошел к дому. — Крупу добывать надо, а не с вами разговаривать!

Гриша очень хорошо понял Колю, лучше чем Коля — его, потому что Коля ни разу не был в Гришиной шкуре, а Гриша в Колиной не раз уже побывал.

— Чудак, — сказал он Коле. — Ну где ты крупы достанешь? Украдешь с воза на дороге — так конвойный тебя пристрелит, того и жди!

Коля, не оборачиваясь, уходил по аллее. Гриша поймал его за полу курточки:

— Ну постой… Ну пойми ты, наконец: кто я такой вашей докторше, чтобы в ее доме оставаться?

Коля посмотрел на него с презрением.

— Был бы я взрослый, вот как вы, женился бы на Марии Станиславовне.

— Вообще это мысль. Но пришла не в ту голову.

— Вы думаете, она на вас не позавидует?..

Рая даже испугалась:

— Не слушайте его — он дурак!

— Ну, значит, будете сестрой, — решил, наконец, Коля. — Может, братом?

— Я вам дело говорю: сестрой-хозяйкой. При больных легких надо досыта есть — это вам каждый скажет. А с такой сестрой-хозяйкой, как вы, мы бы каждый день ели от пуза. Жри — не хочу! Думаете, забыли, как вы сахар принесли?

Гриша в этот момент охотно бы сгреб в охапку и пацана, и дивчину, прижал бы их голова к голове на своей груди и утешил: “Ладно, не горюйте, пацанята. Где нашелся сахар — найдется и крупа”. Но вместо этого он схватил Колю за лацканы курточки из чертовой кожи и тряхнул так, что швы затрещали.

— Если ты, сепельдявка, будешь девочек обижать, близко ко мне не подходи никогда больше! Понял?!

Коля был счастлив.

“МЫ С ВАМИ ПРОЩАЕМСЯ НАВСЕГДА”

— Я натуральная свинья, — говорил старший лейтенант Дубцов, сидя в плетеном кресле на веранде санатория. — Уже почти месяц в этом городишке, видел вас мельком, но ни разу не заехал, не поинтересовался, как, на какие средства вы живете.

— Я не обижалась, — успокаивала его Мария Станиславовна, — знала, что вы не можете сюда приезжать. Вам вовсе незачем пятнать свой белый мундир предосудительными связями.

— Не понял… Что вы называете “предосудительными связями”? Я никогда не скрывал, что обязан жизнью вашему папе: сам был вот таким же тщедушным мальчиком в белой панамке, как эти зеленые гороховые стрючки, что и сейчас слоняются по двору санатория.

— Значит, вы не знаете, что я на подозрении у контрразведки?

— Вы? Это становится интересным! — Дубцов поплотнее устроился в кресле. — Рассказывайте, Маша, что здесь произошло?

— Ротмистр Гуров потребовал истории болезни. Ему надо было знать, кто чей ребенок и при какой власти поступил. Я отказала: для меня нет детей красных или белых — только больные и здоровые.