— От кого?
— Доложим атаману, — отвечал бойкий «крестьянин» с холеным лицом.
Второй держался позади.
— Давайте письма, — настаивал Егор. — Вы задержаны.
— Задерживайте. Пакет передадим только в руки атаману.
— А каков из себя Григорьев ваш? — спросил Лобода. В голове его мгновенно созрел дерзкий план.
— Мы его не видели, — отрапортовал «крестьянин».
— А может, Махно видели? — полюбопытствовал Иван.
— Тоже не видели. Мы не из этих краев. Махно нам не нужен. Мы с поручением к атаману.
— Добро, доложим, — бросил Лобода и отъехал вместе с Лашкевичем. — Давай, Егор, к батьке. План у меня есть… Слухай, уговори Нестора Ивановича, щоб представился, будто он и есть атаман. Тогда оци офицеры сами передадут ему письмо. И скажут, что нужно.
— Як ты додумався, Иван! — воскликнул просиявший Лашкевич. — Да ты ж у меня ума палата, як кажуть!
И, не щадя коней, они помчались в штаб.
Батьке план понравился. Переодевания и мистификации были в его вкусе.
— Побачимо, с кем наш атаман якшается… Беляков под охраной доставить ко мне. Думал Нестора Ивановича провести, атаман? Шалишь!
В штабе переодетых офицеров встретил сам Нестор в офицерском мундире царской армии, но без знаков различия, подтянутый, в фуражке, куда он спрятал свои анархистские патлы.
Опершись на эфес сабли, Махно ел глазами деникинцев:
— Я атаман Григорьев. Что имеете сообщить, господа?
Вперед выступил молчавший до этого «крестьянин»:
— Командующий Добровольческой армией просил передать вам пакет. Лично. А на словах — он ждет вас.
Махно протянул руку.
— Прошу извинить! — «Крестьянин» сел, положил ногу на ногу и ножом отодрал подметку на австрийском ботинке. Достал из-под нее сложенный вдвое пакет. — Прошу.
Батька резким движеньем схватил конверт, вскрыл его, пробежал глазами бумажку. Лицо его побагровело, а уголки губ задергались. Еще раз глянув на офицеров, он подал Дашкевичу знак следовать за ним и вышел в соседнюю комнату.
Там он еще раз прочитал подписанную самим Деникиным бумагу, скомкал ее, в руке:
— Егор, вот этих деникинцев украсть так, чтоб ни одна живая душа не знала. Возьми Алима. А тебе — спасибо, Егор. — И батька положил руку на плечо Дашкевича.
— Это не я придумал — Лобода, — смущенный лаской, ответил сотник. — У Ивана ума палата. Преданный человек.
— И ему и тебе благодарствую. Змеюку пригрели! Деникин ему генерала сулит, коли нас продаст! Ну, он от меня получит! Пока чтоб тихо. А этих украсть сейчас же! — И вдруг, расчувствовавшись, батька проговорил: — Спасибо и тебе, и Ивану. А я было подумывал, что после гибели Озерова да Михалева с Бурбыгой, почитай, и не осталось до конца преданных мне людей.
Полчаса спустя в глубине леса оба деникинца были зарублены Лашкевичем и Алимом, личным палачом батьки.
Днем Махно собрал приближенных и под строгим секретом сообщил им о письме Деникина к Григорьеву. Решили на следующий день, в субботу, устроить митинг в соседнем селе Сентово и разоблачить атамана перед народом.
Об этом Лободе рассказал Дашкевич, приказав Ивану скакать в Сентово, чтобы приготовить там ночлег для Махно.
Прибыв в Сентово еще до захода солнца, Иван сразу же направился в исполком. Он передал, чтобы завтра был обед на пять тысяч человек, шестьсот мешков овса для лошадей. Исполкомовцы долго не совещались — знали: несдобровать, коли ослушаются.
Устроился Лобода в исполкоме. Вечером он долго сидел на крыльце, глядя на село. Оно было большое и богатое. В нем на протяжении многих лет квартировали кавалерийские части. В центре раскинулся большой плац, где проходили учения. Рядом с ним — большая конюшня, но теперь над ее входом висело полотнище с надписью: «Клуб».
Утром крестьяне стали сносить к исполкому мешки с овсом. Хмуро сваливали ношу с плеча, плевались и уходили. Над хатами бойко курились дымки — хозяйки варили борщ с салом и кашу на пять тысяч человек. В селе стояла тишина, словно в небе над ним собрались тучи и вот-вот ударит гроза.
К полудню появились махновские тачанки. Они остановились на площади.
«Как же это Махно расправится с атаманом? — думал Лобода. — Не один же атаман явится в Сентово! Не с одними телохранителями! Коли махновские тачанки будут в центре села, то григорьевцы вокруг расположатся. Чего задумал батька? Никогда не разберешься в его замыслах. Сколько штабные ломают голову, а Махно все по-своему переиначит».
Действительно, после полудня вокруг плаца, где разъезжали махновские тачанки, стали располагаться григорьевские части. Появился в исполкоме и сам Григорьев — плотный, похожий на немецкого фельдфебеля, с пучком усов под носом, постриженный ежиком. Атаман приказал созвать крестьян на митинг в клуб к восьми вечера.
Батька прибыл в Сентово как-то незаметно, проскочил на тачанке, запряженной вороной тройкой, прямо к дому попа и сидел там, словно паук.
К восьми Лобода пошел в клуб. Огромный зал был переполнен. Селяне сидели чинно, бабы и молодайки лузгали семечки, громко переговаривались. Иван остановился у двери в задних рядах.
На сцену вышли батька и атаман. Оба вооруженные, что называется, до зубов: при маузерах, саблях, а у Григорьева еще и из-за голенища торчал револьвер.
