Мир приключений, 1928 № 11-12 - [8]
Поэтому Цвейг с таким напряженным интересом бросается на исследование самых сложных, самых интересных гениев прошлого, давая одну за другой неподражаемые монографии о Стендале, Достоевском, Ницше, Бальзаке, Клейсте, Толстом, Диккенсе и Казанове. И эти работы вызвали сейчас на западе необычайное движение энтузиазма, поставили их автора на вершину современной литературы.
Без преувеличения можно сказать, что сейчас каждая новая статья Цвейга в Европе оценивается, как событие в литературном мире. Поэтому два отрывка из одной из самых блестящих монографий Цвейга о Казанове являются европейским подарком нашему читателю.
«Мемуары» Казановы представляют собой в литературном отношении совершенно исключительное явление еще и потому, что в этой личности авантюриста счастливо соединились полнота и многообразие жизненных переживаний с изумительным даром их изображения.
«Каждый истинный художник, — пишет Цвейг, — проводит большую часть своего бытия в одиночестве и борьбе со своим творчеством; ни в непосредственном, а лишь в творческом зеркале дано ему познать взыскующее многообразие бытия, полностью отданное непосредственной действительности; свободным и расточительным может быть только лишенный творчества, ищущий только наслаждений человек, изживающий жизнь ради жизни.
«Свободным же искателям наслаждений — антиподам художников — почти всегда не достает мощи заключить в формы многообразие пережитого. Они теряются перед мгновением и поэтому мгновение теряется за всеми остальными, тогда как художник умеет увековечить и малейшие переживания. Так рассучиваются концы вместо того, чтобы плодотворно соединяться: у одного нет вина, у другого — кубка. Неразрешимый парадокс: люди действия и наслаждения могли бы рассказать больше переживаний, чем все поэты, но они этого не умеют; творцы же обречены на измышления, ибо они редко переживают столько событий, чтобы о них рассказать».
_____
Любезности библиотеки Академии Наук мы обязаны воспроизводимым здесь иконографическим материалом. Он не слитком богат, но дает представление о герое повествования. Очень интересен портрет старого Казановы с латинской надписью, переведенной в качестве эпиграфа к главе «Образ старого Казановы».
Что же касается изданий произведений Казановы, то их вообще принято считать редкими. Так, в библиографии, составленной Поллио, Париж, 1926 г., стр. 15, указывается, что трагедия «Зороастр», переведенная Казановой с французского на итальянский и представленная на сцене Дрезденского Королевского театра во время карнавала 1752 г., известна лишь в одном экземпляре, хранящемся в Дрезденской библиотеке. Однако указание это не точно. Недавно другой экземпляр названной трагедии найден в Библиотеке Академии Наук СССР в Ленинграде библиотекарем В. Бернером.
ОБРАЗ МОЛОДОГО КАЗАНОВЫ
Театр в столице маленькой резиденции: певица только что закончила смелой колоратурой свою арию; подобно граду, с треском посыпались аплодисменты, и теперь во время постепенно развертывающегося речитатива — рассеивается всеобщее внимание. Кавалеры отправились с визитами по ложам, дамы наводят лорнетки, кушают серебряными ложками превосходные «джелати» и оранжевый шербет, почти ненужными кажутся на сцене шутки Арлекина и пируэты с Коломбиной.
Вдруг взоры всех с любопытством обращаются ко всем незнакомому чужестранцу, который смело и небрежно входит с независимостью опоздавшего знатного сеньора. Богатство окутывает его мощную фигуру: пепельно-серый бархатный плащ складками ниспадает на искусно тканый камзол, а драгоценные кружева, золотые шнуры обрисовывают темные линии драгоценных одежд от пряжек жабо из брюссельских кружев и до шелковых чулок. Рука небрежно держит роскошную шляпу с белыми перьями, тонкий, сладкий аромат розового масла или модной помады веет по пути шествия знатного иностранца, прислонившегося теперь в независимой позе на барьер первого ряда, гордо опершегося рукой, украшенной кольцами, на усыпанную драгоценными камнями шпагу английской стали.
Как бы нечувствительный ко всеобщему вниманию, поднимает он руку с золотым лорнетом, чтобы с кажущимся равнодушием осмотреть ложи.
Между тем со всех кресел и скамеек ползет уже шопот любопытства маленького городка: не князь ли? не богатый ли иностранец? Головы сдвигаются, почтительный шопоток устремлен на усыпанный бриллиантам и орден, качающийся на алой ленте на груди (который он до такой степени перегрузил блестящими камнями, что никто больше не в состоянии рассмотреть жалкий папский крест, более дешевый, чем пареная репа).
Певцы на сцене тотчас же чуют ослабление внимания, свободнее течет речитатив, ибо над скрипками и трубами сверкают глаза выскочивших из всех кулис танцовщиц, высматривающих, не пахнет ли таи богатыми покупателями на одну покорную ночь.
Но прежде, чем сотня присутствующих в зале в состоянии разгадать тайну гостя, решить загадку его появления, дамы в ложах заметили уже другое почти с потрясением: насколько прекрасен этот незнакомый мужчина, насколько красив и насколько мужествен. Могучего роста, широкий в плечах, с мускулистыми цепкими руками, без всяких мягких линий на напряженном стальном теле, стоит он, слегка склонив голову, как бы перед нападением. В профиль это лицо напоминает римскую монету, так остро вырезана и отпечатана каждая линия этой темно-бронзовой головы.
