Мир приключений, 1927 № 11 - [17]

— Что же, говорю, Никита… Не хорошо… Как это тебе, говорю, в голову такое пришло… Хотел было притчу о талантах рассказать, да… Микпта так на меня посмотрел, что у меня сразу язык к гортани прилип.

А граф к нему:

— О, говорит, да ты, говорит, совсем запугал своего отца духовного. Так, так… Ясновельможный пан Микита, нареченный зять графа Сцибора-Мархоцького… Да, вдруг как топнет да крикнет. У, пся кровь!.. Да как у тебя язык повернулся гак говорить с моей дочерью? С дочерью графа Сцибора Редукса Мархоцького?.. А? Как ты смел?..

— Что-же я сказал панне графине… Я сказал ей только, что полюбил ее больше жизни…

— Только!.. Это называется только!.. Да разве ты можешь даже любить ее?.. Ты?.. Микита?..

Смотрю, выпрямился Микита, да прямо графу:

— Что же, говорит, пане графе, разве не правда ваши же слова, що Иван да Степан с той же глины, что и пан?

О, подумал я, дождался пан Мархоцький! Вот тебе твой Вольтер!.. Вот!.. Тут, вижу, граф язычек-го прикусил… Одначе, выкрутился…

— Э, вот что, голубчик, говорит граф. Глина-то та же, да выделка разная. Вон, говорит, из глины горшок простой сделан, а там вот нежнейшая фарфоровая чашечка перцеленовая… Это, говорит, надо понимать. А горшков с чашками, говорит, рядом не ставят. А когда какой неуч поставил бы горшок в шкафик с чашками, то его бы засмеяли, а горшок-бы… А? Что бы с ним сделали? Горшок взяли бы за ушко, да вон и выбросили бы, чтобы там не смердел. Молчишь? А ведь он, наново, видите, и правда поверил, что его сегодня с графиней Эмилией венчать будут!.. Вон как нарядился!. Скажи, думал? Да?..

— Раз пан граф сам это сказал, почему же мне было не думать, отвечает Микита, а глаза, вижу, горят…

— Ага! Так, так… Я, значит, панове, виноват!.. Но думал!.. Вот не думал!.. Ну, что же? Вот, пан судья. Он нас и рассудит. Пане Дмоховский, как там по нашему статуту выходит?

Вижу, пан Дмоховский достает книгу, сюда — туда посмотрел и говорит:

— 100 розок, говорит, полагается предерзостному холопу, дворянина оскорбившему, и отдать в солдаты на вечные времена.

— Слышишь, говорит граф? Но, поелику, говорит, в наших владениях телесное наказание нами милостиво отменено, то приказываем мы — уволить Микиту от должности в замке и поставить его на работу в свинушнике — ходить за свиньями, чистить их стойла в одной из наших отдаленных деревень. Прощай, — зятек… Ха-ха-ха…

Тут поднялся опять хохот. Вижу Микита стоит, как окаменел точно. Смотрит не на графа, а на панну Эмилию, что и та смеется.

Граф крикнул дворецкого.

— Проводите, говорит, ясновельможного пана Микиту в свинарню. Он, кажется, не знает дороги.

И опять смех. А Микита как закричит: ну, говорит, пане графе, на словах у вас одно, а на деле другое? Забыли вы про Гонту, так вспомните… И ушел. Прямо страшно было на него смотреть. Вот оно волтерьянство-то до чего доводит!»

_____

«Микита пропал. Разослали верховых. Сам граф со сворой собак и всей охотой обскакал все поля, обшарил леса. Пропал, как в воду канул…»

_____

Пропускаю несколько страничек в дневнике, заполненных записями о разного рода хозяйственных и приходских делах. Видно, что в местечко наезжали то благочинный, то исправник, все больше для снятия допросов о языческих богослужениях графа Мархоцького.

Спустя несколько месяцев, появляются записи о разбойниках, жгущих помещичьи усадьбы.

«…Слышно, читаю в дневнике, объявился разбойник Кармалюк. Бедных не трогает, а больше панов грабит, но себе не берет ничего, а все, что возьмет, разделит между бедными».

Через несколько дней опять запись:

«…Кармалюк опять сжег целый панский будынок в Млыныщах…»

Через день запись:

«…Говорят, еще один разбойник— какой-то Гаркуша действует. И совсем, как Кармалюк… — Горят панские палацы… Ох, кажется мне, не наш ли то Микита работает?»

Действительно. Под «15 мая 1815-го року» записано:

«Кучер графа рассказывает всякие страсти. Собрался наш граф с дочкой Эмилией на бал, в Млыныща, к пану Верхлицкому. Только это, значит, проехали они Луку, Скоморохи, въезжают в лес, вдруг: „Стой“… Двое гайдамак лошадей за уздечки, „Стой“… Что тут поделаешь?.. А кругом разбойники, да с ружьями все, да с саблями. А один подходит к пану, да так деликатно:

— Пшепрашам, говорит, пане грабе! Паш пан граф атаман просит вас отдохнуть у него. До Млыныщ еще далеко, да и на бал еще рано.

И все-то, видите, знают!. Знают, куда граф едет и зачем!

Пан граф как закричит:

— Вы, говорит, разбойники. И атаман ваш тоже… Что вам надо? Денег? Берите, сколько есть, и не мешайте нам ехать по нашему делу.

А разбойники ему:

— Не смеем, говорят, ничего на это сказать сиятельному пану. Такой приказ атамана. Пожалуйте, говорят, к атаману.

Поворчал граф, поворчал и говорит панночке:

— Ты, душко, подожди здесь, а я скоро вернусь.

Так нет. Приказали ехать вместе с панночкой, завернули лошадей и провели так шагов на триста, в середину леса, к полянке. Смотрят — горит костер, а у полотняной палатки сам атаман! Кто бы вы думали? Микита! Кучер Юхим даже сразу его не признал. Одежда на нем, как у шляхтича, шабля через плечо, за поясом пистолет. Сидит на ковре, а около него два разбойника. С ружьями. Вроде как бы телохранители. Юхим говорит, что пан граф прямо затрясся весь, как увидел Микиту… Так рассердился… А Никита встает и так это деликатно: