Мир приключений, 1927 № 07 - [25]
Теперь Генриетта каждый день вечером вынимала свою записную книжку. 99 крестиков. Всякая плакальщица позавидовала бы ей. Если бы ей только заполучить еще один крестик, чтобы округлить последние пять! Если бы ей только получить Тони. Тогда она будет торжествовать над Жозефиной.
— У меня 100 крестиков. Я причитала на ста похоронах!
Как-то раз ночью, в начале сентября, Генриетта лежала в постели без сна. За окном вздыхали и качались деревья, было очень тепло, — хорошая погода для похорон, — думала Генриетта. Хорошая ночь для смерти: жасмины все еще в цвету, а на деревьях сидят птенцы сов. — Генриетта любила сов и летучих мышей, всех существ, живших в зеленом, потустороннем мире. С проезжей дороги доносился шум автомобилей. Вверх и вниз мчались эти машины, полные молодежи. Как мало уважали смерть все эти мальчики и девочки!
На юге вспыхивали зарницы. Это означало, что дождя не будет. Генриетта тихонько встала и вышла посидеть на галлерее, где было прохладнее. Может быть, именно сейчас-то и умирает Тони… Один из внуков просунул голову в дверь:
— Ложись лучше в постель, бабушка, ты простудишься в одном ночном белье.
— Оставь меня.
Она начала тихонько петь:
— Он умрет, возлюбленный мой, когда созреют круглые плоды, когда опустеют поля и небо станет черным…
Две недели спустя старый Тони умер. Сын Тони пришел приглашать на похороны Генриетту.
— Это папа сказал нам позвать вас. Похороны — завтра, в десять.
Генриетта, плакавшая когда-то во время отъездов Тони в город, не могла пролить и слезы теперь, когда он умер. Опа была так взволнована, что едва могла говорить, едва могла одеться.
— Идите, помогите мне застегнуть платье, — просила она детей.
Так он все таки позвал ее, бедный, старый Тони!
Внук должен был проводить ее вниз.
— Бабушка! — испуганно воскликнули внуки. — Ночью шел проливной дождь. Как не стыдно такой старой даме, как вы, пробираться по канавам.
Но они ничего не могли с ней поделать. Она не успокоится, говорила она, пока не повидает Жозефину.
— Я должна пойти и сказать Жози, — бедная, старая Жози…
Когда Генриетта подходила к дому Жозефины, она стала уже издали кричать срывающимся голосом. Но Жозефина оборвала ее:
— Я уже слышала. Тебе нечего беспокоиться мне сообщать… Что же, я рада за тебя, Этта.
Старая Жозефина тяжело сидела на стуле и тело ее свисало со всех сторон. Какие мысли и воспоминания бродили за этими глазами, лишенными ресниц… Она встала и пошла сварить кофе для гостьи.
— 100 у тебя, — бормотала она, — и 98 — у меня.
Сегодня Жозефина подлила в кофе анисовой водки, с осуждением поглядывая на Генриетту.
— Тебе нужны будут все твои силы, — сурово сказала она. — Вон, какие у тебя мокрые ноги. Постыдилась бы в твои-то годы!
Но Генриетта улыбалась. Она знала, что Жозефина старалась скрыть свое разочарование. Она знала, что Жозефина была расстроена. Генриетта пила горячий, ароматный кофе. Но она оставалась у приятельницы недолго.
— У меня по горло дела. Мне придется встать пораньше и быть свежей.
Но когда Генриетта проснулась на следующий день утром, она почувствовала, что с голосом ее случилось что-то ужасное. Он пропал: она не могла говорить. Внуки озабоченно окружили постель — ведь, старухи хрупки, как стекло.
— Видишь, мы говорили тебе, бабушка. Разве можно в твоем возрасте бродить по воде, как утка.
Они бранили ее, возились с ней, клали на горло нагретую фланель. Напоили горячим коньяком, но и это не помогло. Горло ее болело, а когда она открывала рот, она кряхтела, как лягушка. А, ведь, бывало, голос ее звучал во время причитаний, как орган!
— Бедная бабушка, — говорили внуки, — теперь она не может причитать. На похороны старого Тони попадает Жозефина.
Генриетта лежала и тихонько стонала. Если бы она могла плакать так, как плачут огорченные дети! Но слез не было. Они уже давно высохли.
В сумерках семья вернулась с похорон. Но из уважения к ней, — как думала Генриетта, — они воздерживались от разговоров про похороны и про то, как хорошо причитала Жозефина.
Они всего только сказали:
— Жозефина такая толстая, что ее приходилось держать, чтобы она не свалилась в могилу.
Но когда Генриетта думала, что ее никто не видит, она вынула из под подушки записную книжку и поставила крестик под именем Жозефины. Теперь они сравнялись. Ее старые руки дрожали и из одного глаза выкатилась одинокая желтая слеза.
— Бедная бабушка, — шептались внуки, — бедная наша старушка!..
Сон не приходил к Генриетте почти до самого рассвета. Около полуночи пошел дождь, упорный дождь, полный тайн осени. А Генриетта лежала в постели и думала про смерть. Она думала о том, как добры к ней внуки. Ей всегда было жаль молодых людей, когда кто-нибудь умирал. Ей не было жаль детей или стариков, а тех, которые между ними. Тех, что между восемнадцатью и сорока годами. Они тяжелее всего принимали смерть. Если бы они только могли знать то, что знала она, она и маленькие дети… Конечно, она причитала возле умершего: это было ее призванием, ее работой. Но как часто во время самых похорон ей хотелось шепнуть страстному горю юности:
