Мир приключений, 1925 № 01 - [31]
Дело было сделано. Генри с благоговением положил изуродованный труп блохи в конверт и спрятал его в свой письменный стол. Повидимому, он хотел сохранить ее как драгоценность, как и подобает для блохи, которой по меньшей мере пять тысяч лет. Фипкинс продолжал, задумчиво почесываясь:
— В деревне стояла невообразимая вонь. Думаю, что люди питались преимущественно рыбой, и остатки тут же бросались и гнили. Я чувствовал, что долго оставаться там мне не подсилу, да и кроме того у меня было маленькое дело, с которым я желал поскорее покончить. Впрочем, об этом после.
— Первой моей заботой было объяснить как нибудь этим дикарям, что мне нужен конвой. Они окружали меня, указывая на различные части моей одежды, и шептались между собой. Особенное внимание привлек мой зонт: стоило мне только встряхнуть им, как они задрожали.
— Так мы стояли несколько минут, затем из хижины, стоявшей в центре, вышел старик и приблизился к нам. Это был субъект весьма гнусного вида, разукрашенный перьями и с ожерельем из костей вокруг шеи. Все почтительно отстранились, уступая ему дорогу; я догадался, что это их жрец.
Подойдя к нам, он потребовал, повидимому, объяснения, которое немедленно последовало, сопровождаемое обильной жестикуляцией. Выслушав их, он знаком пригласил меня последовать за ним.
Хижина, в которую он меня ввел, была вся обвешана шкурами. В углу стоял бесформенный чурбан, покрытый вот этой самой шкурой, что сейчас на мне. По одну сторону его стояло копье, по другую — эта каменная дубина; вокруг него висела цепь из костей. По тому благоговению, с которым жрец относился к чурбану, я догадался, что это изображение божества. При моем приближении к чурбану жрец резко отдернул меня, объясняя жестами, что никто кроме него не смеет дотрагиваться до него. Я кивнул головою. У меня не было ни малейшего желания прикасаться к чурбану, мне хотелось только поскорее убраться отсюда.
Я попытался объяснить ему это: помахивая руками, указывал на дорогу, по которой пришел, указывал на оружие в углу, подражал рычанию тигра, — все напрасно; его это только напугало.
Он попятился к двери, и, когда я последовал за ним, захлопнул ее перед моим носом и запер снаружи.
Вернувшись к своему народу, он начал какую то пламенную речь, и так как он говорил руками не меньше, чем языком, я понял ее содержание.
Он убеждал их, что я чужеземец и опасный человек, и потому следует как можно скорее убрать меня.
Речь возымела свое действие, и они с криком ринулись к хижине. Дело было плохо. С минуту я стоял в нерешимости, не зная, что предпринять, но меня осенила мысль: чурбан священен; должно быть, предметы, лежащие на нем также священны. Бросившись к чурбану, я сорвал с него шкуру и ожерелье, надел их на себя, взял копье и дубину и обернулся. Дверь распахнулась и на пороге показался жрец в сопровождении толпы мужчин.
При виде меня, раздался вопль возмущения, но никто не приблизился, и ни одно оружие не поднялось. Мой расчет оказался, очевидно, правильным: присвоив себе священные предметы, я сам сделался священным. Полагаю, что воспользуйся я только моментом, я бы мог наладить какое-нибудь примирение, но тогда я и не подумал об этом. Надо вам сказать, что в порыве самосохранения я пришел в такое исступление, что готов был сразиться с целым полчищем дикарей. Издав свирепый крик, я бросился вперед, они же пустились в бегство, падая и кувыркаясь.
В мгновение ока я очутился на мостике. За мною по пятам, размахивая руками и крича, бежал жрец; остальные также неистово вопя, стали преследовать меня, но держались на почтительном расстоянии. Все они были вооружены стрелами, но ни одна стрела не была пущена: думаю, они боялись попасть в священную шкуру. Насколько я мог судить, единственным человеком, способным сразиться со мною, был жрец; несмотря на свой почтенный возраст, он выказывал удивительную ловкость и силу.
Если бы кто-нибудь сказал мне раньше, что я могу мчаться с такой быстротою, я бы не поверил, а между тем я довольно продолжительное время держался впереди этого старого негодяя. Но с каждым шагом я чувствовал, как силы покидают меня. Отсутствие тренировки сказалось. Задыхаясь, страшным усилием воли я сделал огромный скачек вперед, обернулся как вихрь и ринулся на старого мошенника. Он поднял копье, чтобы вонзить его в меня, но я отклонил острие рукояткой этого топора и, раскачав его, со всего размаха ударил им по голове жреца. Послышался глухой треск и жрец свалился замертво. В эту минуту остальные преследователи настигли меня. Я сорвал с себя священное ожерелье и бросил его в толпу. Оно ударило одного прямо в грудь. Он взвыл от страха, повернулся и стал удирать со всех ног, повидимому, опасаясь гнева собратьев за прикосновение к священному предмету. Но последние стояли в полном замешательстве. Вождь их был убит и хотя они и жаждали моей крови, но боялись совершить святотатство, дотронувшись до меня, пока я в священной волчьей шкуре. Думаю, немалую роль в их решении сыграло также проворство, выказанное мною при употреблении священной дубины…
