Мир приключений, 1924 № 02 - [31]
Солнце окончательно село и, — как всегда под тропиками — тьма сгущалась с необычайной для умеренных широт быстротой. Словно театральный занавес над феерией, мрак опускался над пылающим заревом заката. Последние вспышки его еще зажигали пурпуровыми отсветами море, когда Рошфор входил в воду. Но когда Оливье Пэн, немного отставший, с разбега бросился за ними, лениво колыхавшиеся волны уже слились для глаза в однообразную, темную массу. А еще несколько мгновений спустя тьма сделалась густою и черной, так что Жервеза могла выйти на берег, не опасаясь, что ее заметят.
Смутное беспокойство вдруг охватило ее. С той стороны, где исчезли пловцы, не доносилось ни слова, ни звука. Слышно было только сонное бормотанье моря.
Звезды блестели кое-где. Но они исчезали одна за другой. Облачный покров становился все плотнее. Гроза надвигалась. Зеленоватая молния полыхнула на краю неба и некоторое время спустя донеслось рычание далекого грома. Грозы редки в Новой Каледонии. Но когда они все-таки случаются, то свирепствуют с необыкновенной силой. Жервезе сделалось страшно.
Воспользовавшись второй молнией, она взглянула на свои маленькие эмалевые часики. До отхода баркаса оставалось минут сорок, не более. Очевидно, нужно было спешить в поселок, т. к. в противном случае пришлось бы остаться на полуострове до следующего дня. Она уже готова была махнуть на все рукой и во что бы то ни стало дождаться возвращения пловцов. Родители, конечно, приютили бы ее на ночь. Но вдруг она вспомнила, что на другое утро ей обязательно нужно быть в мастерской.
Предстояла спешная работа, — заказ, данный супругою одного из самых видных чиновников колонии. Кусая губы от досады, Жервеза побежала по берегу прямо к пристани и едва не опоздала. Баркас уже готовился отвалить, когда ее взяли на борт.
За время переезда настроение духа Жервезы окончательно испортилось. Знакомая, жена одного из ссыльных, работавшая в качестве прачки в Нумеа, рассказывала об акулах. Не далее, как сегодня утром они съели матроса, отплывшего слишком далеко от берега. Слушая эту историю, Жервеза глотала слезы. Не оставалось никакого сомнения в том, что акулы пожрали Рошфора. Иначе, почему он так долго не возвращался. И что за мысль купаться в столь поздний час да еще в такую погоду! Тут и без акулы можно потерять направление и погибнуть.
В самом деле погода портилась с каждой минутой. Гром гремел не переставая, и полнеба было охвачено блистанием молний. Первые тяжелые капли дождя упали на лицо и платье Жервезы, когда она выходила на берег. Но она успела промокнуть до нитки, прежде чем пробежала те несколько шагов, которые отделяли пристань от ее жилища.
Под навесом крыльца она заметила красную точку сигары. Ну, конечно, то был Гастон Ляпош, такой несносный при всей своей благовоспитанности. Она сразу узнала его по широкополой шляпе из манильской соломы и поздоровалась с ним весьма недружелюбно. Нельзя было не признать, что его посещение в эту глухую пору казалось совсем неуместным, тем более, что мадам Клер была в отъезде, и Жервеза оставалась одна в квартире.
Но Гастон объявил, что спрятался здесь, отыскивая приют от дождя. Навес перед подъездом служил прикрытием, с кие, белые пострадали, было стоять столб, вытянувшись по швам и не имея возможности даже отставить ногу. Но если м-ль Жервезе угодно, он готов остаться в этом положении до самого утра.
Жервезе стало жаль его. Кроме того, гром, гремевший подобно канонаде, действовал ей на нервы. Она подумала, что довольно жутко покажется ей в полном одиночестве, в четырех пустых комнатах. К тому же, наконец, она уже не маленькая девочка, и в случае надобности всякого сумеет поставить на должное место. Если Гастон вздумает выйти из границ самой строгой корректности, она так его отделает, что у него сразу пропадет охота быть слишком предприимчивым.
— Входите, сказала она, отпирая дверь своим ключем. Она впустила Гастона в маленькую столовую, зажгла лампу а сама направилась к себе в комнату и, закинув дверь на крючек, поспешно стала переодеваться. Он слышал, как упали на пол ее мокрые юбки. Сквозь тонкую, досчатую перегородку они отлично могли разговаривать.
И тогда, заглушаемая громом, при свете молний, сверкавших за окнами, она рассказала о сумасшедшей затее Рошфора. Ей нужно было как-нибудь излить мучившее ее волнение. Какая неосторожность! Купаться в такую ночь, когда море вдобавок кишмя кишит акулами. Жервеза искренно сердилась на Рошфора за беспокойство, которое он ей доставил, и, вместе с тем, жалела его. Ну, куда он поплыл? Зачем? Такой любезный и обаятельный человек. Такой талант! Подумать только, что в эту самую минуту акула, быть может, глотает его!
Следует воздать должное полицейскому нюху Гастона Ляпоша. Хотя он никогда не слыхивал о скалистом островке, на котором шлюпка, высланная капитаном Лау, командиром австралийского угольщика Р-С-Е, должна была принять беглецов, он сразу разгадал их план, весьма остроумный при всей его простоте. Но, вместе с тем, он был все-таки новичком в подобного рода делах. У него не хватило надлежащей выдержки, и он не сумел во время овладеть возбуждением, охватившим его. Своевременное раскрытие побега, да еще задуманного таким важным преступником, как Рошфор, открывало слишком блестящие перспективы: награды, внимание начальства, первый, самый трудный шаг по лестнице должностей… Голова его закружилась. Как тот крестьянин из сказки, который, увидя зайца, вдруг представил себе все выгоды, которые он может извлечь, поймав этого зайца, продав его на рынке, купив на вырученные деньги поросят и т. д. до собственного дома и поместья включительно, Гастон Ляпош одним взглядом окинул открывшийся перед ним путь, завидный путь чиновника, достигшего высших ступеней по колониальному ведомству.
