Мир под оливами - [8]

Светлокосый солдат лежит?

Ее тело своей шинелью

Укрывала я, зубы сжав,

Белорусские ветры пели

О рязанских глухих садах.

3

…Знаешь, Зинка, я против грусти,

Но сегодня она не в счет.

Где–то в яблочном захолустье

Мама, мамка твоя живет.

У меня есть друзья, любимый,

У нее ты была одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом бурлит весна.

И старушка в цветастом платье

У иконы свечу зажгла.

…Я не знаю, как написать ей,

Чтоб тебя она не ждала.

НАДЕЖДА ДУРОВА И ЗИЗИ

Еще в ушах свистящий ветер сечи,

Еще больна горячкой боя ты,

Но снова чуть познабливает плечи

От позабытой бальной наготы.

Любезные неискренние лица —

Где полк, где настоящие друзья?

Тоска ли, дым в твоих глазах клубится?..

Но улыбнись, кавалерист–девица:

Гусару киснуть на балу нельзя!

И вот плывешь ты в туфельках парчовых,

Как будто бы не на твоем веку

Летели села в заревах багровых

И умирали кони на скаку.

Похоже, ты анахронизмом стала —

Двенадцатый уже не моден год…

А вот сама Зизи, царица бала,

К роялю перси пышные несет.

Она пищит — жеманная кривляка,

Одни рулады, капли чувства нет!

Такая бы не только что в атаку,

Сестрою не пошла бы в лазарет.

Играет бюстом — нынче модно это —

И вызывает одобрение, света.

Ей, в декольте уставив глаз прицел,

Подвыпивший бормочет офицер:

— Есть родинка у ней, ну, просто чудо!

— Шалун, сие вы знаете откуда?

— А я скажу, коль нет ушей у стен,

Ей ныне покровительствует Н.!

— Сам Н.? Но у нее ведь с М. роман! —

…В твоих глазах — тоска ли, дым, туман?

Ты, болтовне несносной этой внемля,

Вдруг почему–то увидала вновь,

Как падает на вздыбленную землю

Порубанная первая любовь —

Она была и первой и последней…

Уйти бы в полк, не слушать эти бредни!

Но ничего не может повториться,

На поле чести вечно спят друзья…

Играет голосом и персями певица,

Собою упоенная девица,

Писклявый ротик ей заткнуть нельзя…

Как тяжко в легких туфельках парчовых!

А может, впрямь не на твоем веку

Летели села в заревах багровых

И умирали кони на скаку?

Как тяжко в легких туфельках парчовых!..

ПАМЯТИ КЛАРЫ ДАВИДЮК

В июне 1944-го была принята последняя радиограмма Смирной — радистки Кима: «Следуем программе…» Под именем Кима в немецком тылу работал советский разведчик Кузьма Гнедаш, под именем Смирной — Клара Давидюк, москвичка с Новобасманной улицы.

ПРОЛОГ

Я в году родилась том самом,

Что и Клара.

Сто лет назад

Нас возили на санках мамы

В скромный Баумановский сад.

От вокзалов тянуло чадом,

Вдаль гудок паровозный звал,

Мы и жили почти что рядом,

Разделял нас один квартал.

В том московском районе старом

Каждый домик мне был знаком.

На Басманную часто, Клара,

Я ходила за молоком.

Ты напротив жила молочной,

Мы встречались не раз, не пять.

Если б знала я! Если б!..

Впрочем,

Что тогда я могла бы знать?..

НАЧАЛО

Застенчивость. Тургеневские косы.

Влюбленность в книги, звезды, тишину.

Но отрочество поездом с откоса

Вдруг покатилось с грохотом в войну.

«Не уходи!» — напрасно просят дома...

Такая беззащитная на вид,

В толпе других девчонок у райкома

Тургеневская девушка стоит.

И здесь тебя я видела, наверно,

Да вот запомнить было ни к чему.

Крутился времени жестокий жернов,

Шла школьница к бессмертью своему.

На нежных скулах отсветы пожара,

Одно желанье — поскорее в бой.

Вошла к секретарю райкома Клара

И принесла шестнадцать лет с собой.

И секретарь глядит, скрывая жалость:

«Ребенок. И веснушки на носу...»

Москва. Райком. Так это начиналось,

А в белорусском кончилось лесу.

КОНЕЦ

Предсказывая близкую победу,

Уже салюты над Москвой гремят,

А здесь идут каратели по следу,

Вот-вот в ловушку попадет отряд.

Такое было много раз и ране —

Не первый день в лесу товарищ Ким.

Но он сейчас шальною пулей ранен,

Ему не встать с ранением таким.

«Всем уходить!» — приказ исполнят Кима,

И только ты не выполнишь приказ,

И будешь в первый раз неумолима,

И будешь ты такой в последний раз.

Ким все поймет, но, зажимая рану,

Еще попросит: «Клара, уходи!»

Сжав зубы, девушка с пустым наганом,

Бледнея, припадет к его груди.

Потом, уже нездешними глазами

Взглянув в его нездешнее лицо,

Пошлет в эфир: «Мы следуем программе...»

И у гранаты выдернет кольцо...

ГОЛОС КЛАРЫ

Клару Давидюк и Кузьму Гнедаша похоронили вместе — в центре белорусского города Слоним.

Никогда и никто

Разлучить нас

Друг с другом

Не сможет.

Нас война повенчала

В солдатской могиле одной.

Кто за право быть вместе

Платил в этом мире дороже?

За него заплатили мы

Самой высокой ценой.

Каждый год по весне

К нам сбегаются маки, алея,

Полыхают тюльпаны,

Пионы сгорают дотла.

…Ни о чем не жалею,

Нет, я ни о чем не жалею —

Я счастливой была,

Я счастливою, мама, была!

ЭПИЛОГ

Уже смягчили боль десятилетья,

Лишь на Басманной так же плачет мать.

Шумят за окнами чужие дети,

Фронтовики приходят помолчать.

Еще доски мемориальной нету…

И все ж, пробившись через толщу лет,

Вдруг вспыхнуло звездою имя это

И в душах яркий прочертило след.

А я бессонной вспоминаю ночью,

Что мы встречались — и не раз, не пять.

Когда бы знала я тогда!..

Но, впрочем,

Что я тогда могла о Кларе знать?

ПРОЩАНИЕ

Тихо плакали флейты,

Рыдали валторны,

Дирижеру, что Смертью зовется,

Покорны.

И хотелось вдове,

Чтоб они замолчали, —

Тот, кого провожали,

Не сдался б печали.

(Он войну начинал

В сорок первом, комбатом,

Он комдивом закончил ее