Мир под оливами - [3]

Пусть руки касается рука.

…Как горька ты, водка на полыни,

Как своею горечью сладка!

КОРОВЫ

А я вспоминаю снова:

В горячей густой пыли

Измученные коровы

По улице Маркса шли.

Откуда такое чудо —

Коровы в столице? Бред!

Бессильно жрецы ОРУДа

Жезлы простирали вслед.

Буренка в тоске косила

На стадо машин глаза.

Деваха с кнутом спросила:

— Далече отсель вокзал? —

Застыл на момент угрюмо

Рогатый, брюхатый строй.

Я ляпнула не подумав:

— Вам лучше бы на метро! —

И, взглядом окинув хмуро

Меня с головы до ног,

— Чего ты болтаешь, дура? —

Усталый старик изрек.

…Шли беженцы сквозь столицу,

Гоня истомленный скот.

Тревожно в худые лица

Смотрел сорок первый год.

* * *

Всю жизнь

От зависти томиться мне

К той девочке,

Худющей и неловкой —

К той юной санитарке,

Что с винтовкой

Шла в кирзачах громадных

По войне.

Неужто вправду ею я была?..

Как временами

Мне увидеть странно

Солдатский орден

В глубине стола,

А на плече

Рубец солдатской раны!

* * *

Встречая мирную зарю

В ночной пустыне Ленинграда,

Я отрешенно говорю:

— Горят Бадаевские склады…

И спутник мой не удивлен,

Все понимая с полуслова,

Пожары те же видит он

В дыму рассвета городского.

Вновь на него багровый свет

Бросает зарево блокады.

Пятнадцать, тридцать, сотню лет

Горят Бадаевские склады…

«ПИОНЕР-БОЛЬШЕВИК»

Этот холм невысок, этот холм невелик.

Похоронен на нем «пионер–большевик» —

Да, на камне начертано именно так…

Здесь всегда замедляют прохожие шаг,

Чтобы вдуматься в смысл неожиданных слов,

Чтобы вслушаться в эхо двадцатых годов.

Хоронили горниста полвека назад,

Молчаливо шагал пионерский отряд.

Барабанная дробь. Взлет прощальной руки.

Эпитафию вместе сложили дружки:

«Пионер–большевик, мы гордимся тобой —

Это есть наш последний и решительный бой!»

Отгремели года, отгорели года.

Человек на протезе приходит сюда —

Партизанил в войну комсомольский отряд,

Лишь один партизан возвратился назад.

Возвратился один, и его ли вина,

Что порой без могил хоронила Война?..

Потому и приходит, как перст, одинок,

Он на холм, где лежит

Школьный старый дружок —

Тот, кого подстерег злой кулацкий обрез…

Гаснет день. Заливаются горны окрест.

Искры первых костров светлячками летят —

Как полвека назад, как полвека назад.

И о холм ударяется песни прибой:

«Это есть наш последний и решительный бой!»

* * *

Пусть были тревожны сводки —

Светили в ночи тогда

Мне звездочка на пилотке,

На башне Кремля звезда.

И, стиснув до хруста зубы,

Я шла но Большой Войне,

Пока не пропели трубы

Победу моей стране.

Три с лишним десятилетья

Уже не грохочет бой,

Но с прежнею силой светят

Те звезды в ночи любой —

На башне и на пилотке.

Их светом озарены,

Мне в сердце приходят сводки

С далекой Большой Войны.

ЧЕРНЫЙ ЛЕС

Только буки да грабы,

Только грабы да буки

Тянут к солнцу

Сплетенные намертво руки.

Черный лес,

Обжигающий холодом лес,

Под шатром

Добела раскаленных небес.

Тишина.

Только ветра

Притушенный ропот.

Тишина.

Заросли партизанские тропы,

Заросли держидеревом и купиной.

Тишина.

Отчего же здесь веет войной?

Отчего эти старые грабы и буки

Заломили свои узловатые руки?

Отчего даже в светлый напев ручейка

Заронила гнетущую ноту тоска?..

А в глубоком ущелье,

У быстрой воды,

Обелиск со звездой

Да землянок следы.

То с Великой Войны

Запоздавшая весть —

Партизаны свой госпиталь

Прятали здесь.

Только буки да грабы,

Только грабы да буки,

Защищая, простерли над лагерем руки.

В черном море деревьев

Горя горького остров —

Косит раненых смерть,

Еле держатся сестры.

И, губами распухшими чуть шевеля,

Здесь тебя призывают,

Большая земля!..

Раз в ночи,

Когда месяц стоял в карауле,

То ли свистнула птица,

То ли чиркнула пуля.

И сейчас же,

Во все прокопченное горло,

Хрипло рявкнула пушка,

Громко охнули горы.

И тогда, задыхаясь от радостных слез,

— Наши! — крикнул слепой обгоревший матрос.

Но, узнав пулемета нерусского стук,

Вдруг рванулся куда–то

Разведчик без рук,

Вдруг рванулась куда–то

Связистка без ног,

И заслон медсестер самым первым полег…

Только буки да грабы,

Только грабы да буки

Здесь остались, дрожа от бессилья и муки,

Только плачут холодные капли дождя,

Только люди бледнеют, сюда забредя.

Черный лес,

Партизанский обугленный лес

Под сияющим куполом южных небес…

ПРОДОЛЖАЕТСЯ ЖИЗНЬ…

Порошили снега,

Затяжные дожди моросили,

Много раз соловьи.

Возвещали о повой весне…

Ясноглазые парни —

Кристальная совесть России —

Не дают мне стоять

От житейских забот в стороне.

А когда покачнусь

(И такое бывает порою),

Незаметно помогут,

Спокойно поддержат меня

Ясноглазые парни,

Которых военной сестрою

Мне пришлось бинтовать,

Довелось выносить из огня.

Продолжается жизнь.

И нельзя в стороне оставаться,

Потому что за мной

Боевым охраненьем стоят

Ясноглазые парни,

Которым навек восемнадцать —

Батальоны домой

Никогда не пришедших солдат.

БИНТЫ

Глаза бойца слезами налиты,

Лежит он, напружиненный и белый.

А я должна присохшие бинты

С него сорвать одним движеньем смелым.

Одним движеньем — так учили нас,

Одним движеньем — только в этом жалость…

Но, встретившись со взглядом страшных глаз,

Я на движенье это не решалась.

На бинт я щедро перекись лила,

Пытаясь отмочить его без боли.

А фельдшерица становилась зла

И повторяла: «Горе мне с тобою!

Так с каждым церемониться — беда,

Да и ему лишь прибавляешь муки».

…Но раненые метили всегда

Попасть в мои медлительные руки.