Мир открывается настежь - [76]
Само собой, наш полпред не мог мириться с тем, что в государстве, с которым мы находимся в дипломатических отношениях, допускаются подобные разнузданные выпады против Страны Советов.
— Министр иностранных дел, — говорил Аралов, — на мои протесты заявляет, что, дескать, официальная литовская печать здесь ни при чем; а лично он, якобы, вообще ничего предпринять не в силах, так как в их стране существует свобода печати.
— Позвольте мне, — предложил я, — рассказать забавный случай…
Я припомнил, как совсем недавно приходил ко мне адвокат Мильштейн получать за свой особняк арендную плату. Розовый, надушенный преуспевающий адвокат был на этот раз особенно оживлен, потирал руки, и в голубых глазах его под рыжими ресницами сквозила еле скрываемая радость. «Я сочувствую вам, — сказал он с подробно разработанным вздохом. — При таком серьезном положении в России вы хорошо держитесь».
Я расхохотался и долго не мог успокоиться. Как же так? Столь образованный, умудренный житейским опытом юрист мог поверить этому «Эхо»? Может быть, хотел поверить! А на послушном лице Мильштейна выразилось недоумение.
«Извините меня, — отдышавшись, попросил я, понимая, что вопрос самому адвокату казался весьма важным, — и разрешите ответить со всей откровенностью. Хотя, возможно, она вам и не понравится». Адвокат был весь внимание. Тут я постарался объяснить ему, какие цели преследует «Эхо». Во-первых, здешнее правительство очень печется о том, чтобы литовцы были напуганы российскими «беспорядками» и не поворачивали бы внимательные уши на голос большевиков. Во-вторых, что самое главное, дуреют эмигранты, хватают «Эхо», как спасательный плот, атакуют банки, требуя продажи царских денег, которые скоро опять будут иметь вес. Банки охотно раскрывают свои мусорные ямы и за бешеные цены освобождают их от никому не нужного хлама. Потом «Эхо» потихоньку начинает трубить отбой, ссылаясь на возрастающие силы Чека; и эмигранты теряют надежды, а вместе с ними и ост-марки, возвращая знаки с царскими орлами в банк по пониженному курсу.
«Ну, знаете ли, — с возмущением воскликнул адвокат Мильштейн, дослушав мою короткую лекцию, — таким методам грабежа даже мне трудно поверить!.. Минуточку, — нашелся он, опять сочувственно и понимающе на меня глянув, — как же в таком случае положение в России подтверждает официальная газета? На днях я читал статью, где на литовском языке черным по белому приводятся те же самые факты». «Совершенно верно! — Я подошел к подшивкам газет, лежащим на столике, полистал помеченные карандашами наших дипломатов страницы. — Но вы не обратили внимания на источник, откуда почерпнуты эти сведения? Вот прочтите — ссылка на уважаемое «Эхо».
«Гм, — произнес раздосадованный адвокат, — если верить вам, то, значит, и я в какой-то мере пострадал…»
Если бы показать Мильштейну наши газеты, газеты моей далекой родины! Любая заметка в них волновала меня, тянула туда, где в трудном, геройском самоотречении недавние солдаты становились к насмерть замороженным печам, к изголодавшимся станкам, своим дыханьем отогревая их; где сращивали переломленные хребты мостов и вывернутые ребра рельсов; где не восстание, а восстановление, а битва за хлеб и машины, за свет и тепло удесятеряла силы. Что мог понять адвокат Мильштейн, о чем бы это ему говорило?..
Когда гости разошлись и вечерние шорохи сада вползли на веранду, мы еще долго говорили с Араловым.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Шторм разгулялся к вечеру; ледяной ветер с Баренцева моря обрушился на деревянную контору, сотрясая ее с такой силою, что, казалось, вот-вот она рассыплется по бревнышку. Мы невольно вбирали голову в плечи, прислушиваясь к реву, свисту и грохоту за стенами. Однако бывший хозяин рыбоперерабатывающего завода ставил контору крепко, на веки, и она выдержала, наверное, не один такой шторм.
Было так холодно, что стягивало руки. Чугунная печь гудела и дрожала, от круглых боков ее подымался жар; но стоило отойти на два шага, и пар от дыхания цеплялся за усы. Мы натянули на себя все, что было: ватные стеганые штаны, шапки, полушубки — и решили по очереди дежурить у печи.
Председатель пограничной комиссии, он же начальник нашей экспедиции в тундру, Василий Павлович Таежный был явно встревожен. Если шторм затянется, мы упустим время, не выполним правительственного задания. А задание это касалось добрососедских отношений двух государств: молодой Советской Республики и Финляндии.
Дело в том, что наше правительство согласилось уступить финнам часть территории, принадлежавшей ранее Российской империи, вместе с городом и портом Печенгой. Направление новой границы, пункты и сроки ее проведения, обязательства обеих сторон и многие другие детали были обусловлены специальным договором. Не успели, как говорится, обсохнуть чернила, а финны уже заявили, что провели границу сами и Советам остается только ее признать. Для проверки финского варианта в тундру была направлена комиссия во главе с работником Наркоминдела Разореновым. Разореновцы три месяца проблуждали по тундре, застряли в болотах и по существу ничего не сделали. Установили только, что никакой границы наши соседи не проводили, порубежные знаки поставили лишь на побережье океана, прирезав себе одну из самых богатых рыбою бухт. Финны, однако, исправлять свои ошибки не согласились; обещали только в нашу новую комиссию прислать представителей для контроля и оформления протоколов. Таким образом они уклонились от ответственности, переложив на нас всю тяжесть работы, а драгоценное время было упущено. Оставалось одно из двух: либо мы должны лететь буквально на крыльях, либо сроки договора истекут и финский вариант автоматически станет законным.
