Мир открывается настежь - [70]
Рыжебородый гражданин охотно объяснил мне, что надо еще проехать гостиный двор, мосток через речку Орлик, Волховскую улицу и сойти на Дворянской. А там до апартаментов губвоенкомата рукой подать…
Окружным военным комиссаром и командующим войсками Орловского военного округа был Адам Яковлевич Семашко. Именно, тот самый прапорщик Семашко, который в феврале привел из Ораниенбаума первый пулеметный полк в полном составе на сторону революции. Я о нем тогда много слышал и теперь с любопытством входил в приемную.
Начальник канцелярии встретил меня радушно:
— Только что о вас вспоминали. Проходите, командующий ждет.
— Разрешите? — открыл я дверь кабинета.
Из-за стола поднялся белокурый улыбчивый невысокого роста военком, замахал мне рукой, пригласил тенорком:
— Пожалуйста, пожалуйста! Вот, знакомьтесь — председатель губисполкома Борис Михайлович Волин.
За маленьким столиком, приставленным к центру письменного, зашевелился плотный черноволосый человек, протянул руку.
Мы разговорились. Обстановка в губернии во многом напоминала ту, в которую пришлось мне окунуться с самого начала моей работы в Карачеве. Особенно беспокойными были Ливенский уезд, где назойливо вспыхивали мелкие восстания, и город Кромы. И в самом Орле надо было обратить серьезное внимание на настроения красноармейцев, расквартированных перед отправкой на фронт в военном городке.
Оба, и военачальник округа и глава губернского исполкома, люди, наделенные огромной властью и ответственностью, говорили со мной, как со старым другом. Семашко даже краснел иногда, будто смущался от иных своих выражений.
— Вы, кажется, родом из этих краев? — между прочим сказал он.
— Не совсем… Жиздренского уезда.
— Давно не были дома?
— Лет семь, — подсчитал я и подумал: сейчас они зацепят меня за самое больное.
Однако я ошибся. Волин понимающе хмыкнул, а Семашко засмеялся:
— Вот и наведайтесь, Дмитрий Яковлевич! Много не дадим — без дороги только сутки. И неплохо бы добровольцев к нам, молодежь…
— Если есть, приведу.
Сколько раз собирался съездить домой из Карачева, но даже для того, чтобы попить чаю с Федором Ляксуткиным, едва выкроил время. А теперь, пока еще не втянуло меня в водоворот неотложных дел, стоило оглянуться назад, вдохнуть деревенского воздуху.
Мокрые, злые вороны обругали нас и, выгибая выщербленные крылья, перекочевали на другое дерево. Холодная изморось капельками оседала на мохнатый круп мухортой лошаденки, на мешковину, под которую забрался возница, на мою кожаную тужурку. Колеса телеги перекручивали цепкую дорожную грязь. Глубокая осень проредила осинники, вытоптала поля, составив на них набухшие водою следы. Но огуречные, грибные запахи леса и земли, но торжественная тишина окрестностей после города, после душного разболтанного вагона обносили голову, опьяняли.
Мне повезло, необыкновенно повезло. Пусть этот угрюмый крестьянин довезет только до Дубровок. Там, по обочине, доберусь пешком. Ведь так давно не налипали на сапоги желтые листья, травинки, уродливые семена растений.
Сестру я, пожалуй, не найду. Отец не сказал мне ее фамилию, а расспрашивать времени нет. И к Тимофею Пронину, у которого я когда-то батрачил, тоже не пойду. Нужно сразу в Погуляи! Какой стала моя деревня, чем живет? Сумею ли понять, почувствовать?
Вот на этом месте я хотел оглянуться, когда уходил из дому. Тогда играло солнечное, ясное утро, отчетливо были видны даже дымки из труб. А сейчас Дубровки только угадывается за холстиновой завесой.
— Мироедов у нас много, — вдруг подал голос возница. — Довезу уж тебя до места. — Из-под мешковины высунулась пучковатая борода его и скрылась. — Но-о, ирод, шевелись!
Лошаденка заекала селезенкою, запопукивала, но скоро опять повесила голову и потянула шагом.
Речка, быстрая, светлая до дна, петляла в обнаженных берегах, вызванивала песни. Она осталась прежней. Но сыроваренный завод помещика Лаврова был перекрещен досками, но хоромы, словно огромный череп, глядели пустыми глазницами сквозь голые ветки старых лип. Пруд был совсем маленький, и церковь над ним уныло торчала своим обшарпанным шпилем.
Возница остановился, выпростался из-под мешковины, прямо заявил:
— Денег мне не надо. Это нынче сор. Хлеба у тебя у самого нет. Так что прощевай.
И лошаденка вдруг кинулась такой рысью, что я даже ответить ничего не успел.
Избы Погуляев были те же, наскоро отстроенные после пожара, и показались мне слепыми и мелкими. Совсем незнакомые люди с открытыми ртами выглядывали из-за углов. Припадая на ногу, заспешил я к своей избе. Отец в одной распоясанной рубахе вышел навстречу и остановился, поджидая. Изо рта у него свисала дратва.
— Вот почтил, — сказал он, вытянул дратву, навернул на палец. — Почтил, значит.
— Здравствуй, отец. — Я обнял его за мосластые плечи, он отстранился.
— Ну, здравствуй, здравствуй, Митька.
Я-то видел, по глазам его, повлажневшим и прищуренным, по дрожащим рукам, до чего рад он неожиданному моему приезду. В гостях у меня старик мой был куда занозистее: тогда он успел придумать, что преподать мне на будущее.
— Комиссаришь, выходит? — строго спросил он.
— А в избу нельзя?
Эта книга написана человеком, много лет прослужившим в органах государственной безопасности. Разгром КГБ, развал СССР, две Чеченские войны, терроризм и бандитизм – все это личная боль автора. Авторитарное правление Бориса Ельцина, унизительные зарубежныекредиты и создание бесстыдно роскошной кремлевской империи «Семьи», безграничная власть олигархов, высокопоставленных чиновников и полное бесправие простого населения – вот, по мнению Аркадия Ярового, подлинная трагедия нашей многострадальной Родины. В книге фигурируют имена известных политиков, сотрудников спецслужб, руководителей России и других стран.
Встречи с произведениями подлинного искусства никогда не бывают скоропроходящими: все, что написано настоящим художником, приковывает наше воображение, мы удивляемся широте познаний писателя, глубине его понимания жизни.П. И. Мельников-Печерский принадлежит к числу таких писателей. В главных его произведениях господствует своеобразный тон простодушной непосредственности, заставляющий читателя самого догадываться о том, что же он хотел сказать, заставляющий думать и переживать.Мельников П. И. (Андрей Печерский)Полное собранiе сочинений.
Михаил Александрович Бакунин — одна из самых сложных и противоречивых фигур русского и европейского революционного движения…В книге представлены иллюстрации.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Всем нам хорошо известны имена исторических деятелей, сделавших заметный вклад в мировую историю. Мы часто наблюдаем за их жизнью и деятельностью, знаем подробную биографию не только самих лидеров, но и членов их семей. К сожалению, многие люди, в действительности создающие историю, остаются в силу ряда обстоятельств в тени и не получают столь значительной популярности. Пришло время восстановить справедливость.Данная статья входит в цикл статей, рассказывающих о помощниках известных деятелей науки, политики, бизнеса.